РАССКАЗЫ

ОБЫКНОВЕННЫЙ РАЗГОВОР

Два алкаша проснулись одновременно в вытрезвителе. Лежали они на соседних койках, им не спалось и между ними завязался обыкновенный разговор.

– Ничего определенного сказать о нас и нашем месте в мире невозможно, – сказал со вздохом тот, что постарше. На нем была традиционная майка-алкоголичка и повидавшие виды семейные трусы. Он лежал и внимательно рассматривал потолок, словно перед ним была расcтелена карта предстоящего сражения.

– А может то, что все так   неопределенно, как раз и  сделано нарочно, чтобы не было так больно? – отозвался сосед. Тот был моложе. Лица его, как впрочем и первого, нельзя было рассмотреть в сумерках, разве что едва белели его нос и простыня, прикрывавшая торс. — Именно как обезболивание! – продолжал он, – Люди служат некоей неизвестной вселенской цели, а сами являются лишь средством её достижения!

– В таком случае обезболивание еще подлее, – ответил тот, что в майке-алкоголичке. – Всё равно, что давать наркоз быку, предназначенному на заклание. Хотя, впрочем, заметьте, коллега, в современном мире наверняка так и делали бы, если б все еще приносили животных в жертву…

– Как вы думаете, а на скотобойне дают наркоз? – задумчиво перебил его сосед.

– Не думаю, хотя, впрочем, это было бы очень современно. Очень по-божески. Почти как с людьми. Обманом… – незнакомец в майке тонко чувствовал несправедливость бытия.

– А вы бы хотели честно! Чтобы уже при рождении было написано у нас на лбу, что мы – ничтожество, и нам не на что уповать? – продолжал собеседник с белеющим носом.

– Если б на лбу четко было написано,  так ничего бы не вышло, – возразил тот, что в майке, и, подумав, продолжил:

– Потому что рождалось бы существо на свет, и тут же шасть с обрыва в пропасть, потом другое народилось – и тоже шасть и в небытие. Так бы никакой мир не получился. Всё построено в этом мире на обмане. Людей нельзя винить ни в чём. Мы ж как малые дети. Нас должно быть жалко… – задумчиво завершил он и почмокал, как младенец.

— А нас никто не жалеет. Разве что сами себя пожалеем. Ведь и пьем-то мы от того, что себя нестерпимо жалко. – ответил тот, что с носом

– Мы пьём потому, что не пить в этом мире невозможно, – заключил тот, что в майке, и оба замолчали, потому что добавить было нечего.

 

БЕСКОНЕЧНОСТЬ НЕВОЗМОЖНА

Некоторые ищут сложности в простом, а другие находят простоту в сложном. Одни напряженно ждут, что вот сегодня им что-то откроется, а другие не ждут ничего. Но и тем и другим надобно жевать, а для этого нужны какие-никакие зубы. И вот тянутся унылые очереди в кабинеты заплечных дел мастеров, чтобы достичь хотя бы временного перемирия с поселившимся у нас во рту редеющим отрядом пожелтевших спартанцев.
— Бесконечность невозможна, — заявил скучающий индивид, взглянув на обложку книги, ютившейся в руках соседа по очереди.
— Это отчего же? – сосед встрепенулся и сам поглядел на обложку, на которой значилось заглавие «Бесконечность» с нехитрым рисунком петли Мёбиуса. Книга была то ли математической, то ли научно популярной, и ее хозяина заинтересовало, почему же бесконечность невозможна.
— Нули рисовать – чернил не хватит, – получил он в ответ свежеиспеченный афоризм. Шутник явно придумал эту шутку заранее, незаметно разглядывая обложку, и был горд произведенным впечатлением. Сосед с книжкой усмехнулся. А что еще нужно, чтобы завязать приятную беседу в неприятном месте?
Испытующий взгляд серых глаз шутника риторически вопрошал: «Вы заметили мою незаурядность?»
Сосед, щурясь, посмотрел на отполированную лысину с отблеском лампы дневного света. Лысина, как тусклое светило, гипнотизировала. Тонкие губы сложились в заразительную усмешку, от которой никак нельзя не усмехнуться в ответ. Отменно бритый подбородок мог вызвать одобрение даже у взыскательных дам. Серый свитер с неуместным бабочкообразным рисунком на груди довершал портрет.
— Вряд ли вы пришли к зубному порассуждать о бесконечности… – поддержал беседу сосед, продолжая спазмировать от смешка. Он был немного растрепан, в очках с давно немытыми стеклами и взволнован, как на первом свидании. Перспектива стать жертвой дантиста его заметно удручала, как предчувствие фиаско пусть не на вселенском, то на личном уровне.
— Жалуюсь на бледную спирохету! – ответил шутник.
— На бледную? Дантисту? – не поверил сосед, не без гордости намекая, что осведомлен, что со спирохетами ходят к венерологу.
— А вы хотели, чтобы она была румяная? – индивид делано засмеялся, но эффект был слаб. «Румяная спирохета, это вам не инфузория туфелька…» –попытался он выдать очередной афоризм, но сосед, уже было подумавший, что перед ним незаурядный собеседник, вдруг разочаровано обмяк, бесповоротно решив: «очередной идиот». Шутник это сразу заметил.
Соседу стало неловко, он посмотрел на обложку своей книги о бесконечности и,  вздохнув, возобновил разговор.
– Вот хотел стать ученым, а стал бухгалтером. – сказал он. И тут зубной палач, словно бы в наказание за эти слова, позвал его в кабинет.
Оставшись в одиночестве и признав крах своего обаяния, шутник замолчал пред неотвратимостью собственной зубной казни. Улыбка вяло соскользнула с его лица. Он запрокинул голову, прикрыл глаза и представил, как невидимая рука чернильным пером спешно выписывает неровные нули, а чернила всё не кончаются…

 

ЖИЗНЬ БЫЛА НЕ ТАК УЖ ПЛОХА

 Два приятеля не виделись полвека. А вот сегодня столкнулись, буквально налетели друг на друга на улице. Именно буквально друг налетел на друга. Если бы их спросили, кто их лучший друг, несомненно они б припомнили друг друга и их дружбу со студенческих времен. Но видеться, да и общаться всю жизнь им как-то было незачем. Но если вот так столкнуться лоб в лоб – то, безусловно, надобно пообщаться, покричать в искреннем, хоть и немного деланном восторге «Ба! Кого я вижу!». Похлопать реально больно друг друга по плечам, даже обняться и как-то совсем неуместно по-мальчишески дать друг другу под дых. Конечно, друзья не вполне узнали друг друга в нещадно искаженных временем чертах, но как-то  выкрутились, окликнули по имени и, в силу неписанных приличий, перестали бежать по своим обыденным тропинкам, уселись на скамейку и разговорились.

Когда прошла волна распросов, перечисления анкетных данных, воспоминаний, пересудов об общих знакомцах и прочей дребедени, которая обычно возникает в разговорах давно друг друга не видевших друзей, наступил час философских обобщений, который должен наступить, иначе разговор останется каким-то, что ли, неполноценным. Пить обоим было уже весьма противопоказано, поэтому угрозы сходить куда-нибудь так и остались угрозами. Они продолжали сидеть на скамейке, удачно подвернувшейся в весьма случайном месте. С нее открывался прекрасный вид на автобусную остановку и пустырь, поросший  обычными ботаническими изгоями.

Перечислив по пальцам общих знакомых, преобретших неоспоримый и устойчивый статус покойников, тот, что постарше, тяжко вздохнул и решительно заявил:

– А я думаю, что жизнь наша была не так уж плоха, – говоривший сложил сероватые губы так, словно хотел изобразить ими благообразие жизни, но у него не слишком получилось. Он был слишком слаб и сер, чтобы выражать своими чертами столь значительные ипостаси, как благость жизни или нечаянный восторг мирозданием, увы, слишком очевидно набившим ему оскомину. Подбородок его был настойчиво небрит, глаза красные, причем под правым имелся мешок, а под левым едва угадывался. Эта редкая неравносторонность была замечена собеседником и тому страшно хотелось отметить это наблюдение вслух, но как-то не было повода. Невыспанность, отягощенная известной нездоровостью, отражалась на повидавшем виды лице. Волосы, совсем уж было поседевшие, вдруг решили порыжеть, и их оптимистически настроенный хозяин шутил, что теперь если не седина в бороду, так рыжина в шевелюру, а рыжая, мол, непременно бестыжая. Хотя конкретные порывы в эту степь у бедняги остались в прошлом, но говорить и мыслить об этой странной забытой и нервически воспламененной стороне жизни он умел весьма изрядно.

– А по мне, так не жизнь, а говно. – скупо и ёмко отвечал собеседник. – Во всем виновата непременная тягость бытия, эдакое бремя, висящее на нас от начала до кончины. – Второй собеседник был худ и тоже нездоров. Его впалые щеки топорщились щетинками, глаза слезились. Обоим было за семдесят.

– Ну, и Бог с ним, с этим бременем, – завершил беседу оптимист. Друзья поднялись со скамейки и разошлись.

Обоих кольнула мысль, что, пожалуй, они друг друга больше не увидят.