КРИТИКА ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ПСИХИКИ
БОРИС КРИГЕР
КРИТИКА
ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ
ПСИХИКИ
Авторы выражают благодарность группе ученых консультантов кандидату биологических наук Марии Козловой, психиатру Андрею Горбунову, психологу Оксане Кульневской , философу Владиславу Мартыновичу, биологу Илье Водолазову, биохимику Игорю Пушкареву.
СОДЕРЖАНИЕ
ПОЧЕМУ ЧЕЛОВЕК ИСПЫТЫВАЕТ БЕСПОЧВЕННЫЕ СТРАХИ И НЕОБОСНОВАННОЕ БЕССТРАШИЕ?. 16
НАСКОЛЬКО ОГРАНИЧЕНО ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ ВООБРАЖЕНИЕ?. 20
В ЧЕМ СОСТОЯТ НЕДОСТАТКИ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ПАМЯТИ?. 24
ПОЧЕМУ ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ РЕЧЬ НЕ ЯВЛЯЕТСЯ ТОЧНОЙ И ЭФФЕКТИВНОЙ ФОРМОЙ КОММУНИКАЦИИ?. 28
ПОЧЕМУ ЛЮДЯМ СВОЙСТВЕННА ИЗЛИШНЯЯ РЕФЛЕКСИЯ И НИ К ЧЕМУ НЕ ВЕДУЩИЕ РАЗДУМЬЯ? ПОЧЕМУ ЧЕЛОВЕКУ ТРУДНО КОНТРОЛИРОВАТЬ СВОИ МЫСЛИ?. 32
ПОЗНАНИЕ И СОЗИДАНИЕ. 35
НЕИЗБЕЖНА ЛИ СКУКА?. 39
КРИТИКА ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО МЫШЛЕНИЯ.. 43
ОГРАНИЧЕННОСТЬ ВНИМАНИЯ И ВОСПРИЯТИЯ.. 47
ПРИНЯТИЕ РЕШЕНИЙ И ЦЕЛЕПОЛАГАНИЕ. 51
ЭМОЦИИ И ЧУВСТВА, МЕШАЮЩИЕ ЖИТЬ. 55
СТРЕСС – ВРАГ ИЛИ ДРУГ?. 59
РАБЫ ЖЕЛУДКА – ПСИХОЛОГИЯ ГОЛОДА И ПИЩЕВОЙ ИНСТИНКТ. 63
ИНСТИНКТ САМОСОХРАНЕНИЕ – ВЕЧНОЕ БЕГСТВО.. 67
СТАДНЫЙ ИНСТИНКТ – ПОЛЬЗА ОТ ОБЩЕНИЯ ИЛИ МАССОВОЕ ЗАБЛУЖДЕНИЕ?. 70
ЖАДНОСТЬ И БОРЬБА ЗА РЕСУРСЫ.. 74
ИНСТИНКТ ПРОДОЛЖЕНИЯ РОДА И НАЗОЙЛИВОЕ ПОЛОВОЕ ВЛЕЧЕНИЕ. 78
РОДИТЕЛЬСКИЙ ИНСТИНКТ И ГИПЕРОПЕКА.. 82
ОТВРАЩЕНИЕ. 86
ГОРДЫНЯ, ЗАВИСТЬ, ГНЕВ И АГРЕССИЯ.. 89
САМОУТВЕРЖДЕНИЕ И САМОРАЗРУШЕНИЕ. 93
ДУХОВНЫЙ ПОИСК, ЗАГУБИВШИЙ НЕМАЛО ДУШ… 97
ПОЧЕМУ ЧЕЛОВЕК ИСПЫТЫВАЕТ БЕСПОЧВЕННЫЕ СТРАХИ И НЕОБОСНОВАННОЕ БЕССТРАШИЕ?
Есть разные методы психологической защиты. Вытесняя менее значимые (или более болезненные) переживания, может возникнуть чувство бесстрашия, “мне всё по плечу!”, или “мне нечего терять!”. Иногда в порыве экстаза (в т.ч. патриотического) цена отдельно взятой жизни не имеет значения. Но это как правило редкие моменты.
Для понимания страхов лучше обратиться к детскому опыту. Чего боится ребёнок? Темноты? Остаться одному? Монстров под кроватью? Страшно не темноты, а того, что в ней (реального, или, чаще, придуманного, надуманного, прифантазированного. А больше всего – неизвестного. Неизвестного, потому что не известно, что нужно будет делать. Нет опыта.
Мир страхов основан с одной стороны на инстинктах и бессознательном, а с другой стороны питается самим сознанием и его производными. Будучи самым тонко организованным существом на этой планете, человек наследует мир страхов от всех своих предков. То, что покоится в инстинктах и выживаемости организма, изначально заложено в рефлекторность восприятия и отражено в функционировании органов чувств. К этому надо добавить, что в целом человеческий организм гораздо хуже, чем организмы любых других представителей земной жизни, приспособлен для выживания в природных средах. Эволюция дала человеку мозг, взяв в замен энергию и потенциал из всех прочих источников (ибо в этом мире действуют закономерности распределения энергии). Поэтому потенциалы страхов, заложенные в тех или иных отраслях органической деятельности, передались человеческому мозгу, который как бы взял на себя частичные функции проводника и носителя этих страхов. Однако вместе с тем, мозг по самой своей природе не может полноценно реализовывать такой потенциал. Следовательно, то что ему остается, это сублимировать его, перенаправляя страхи в другие сферы, которые, при других условиях реализации, никогда не были бы связаны.
Это касается в первую очередь фундаментальных, или экзистенциальных страхов. Эти страхи у человека становятся больше, чем просто реакциями, более-менее непосредственными. Они приобретают характер проекции. Это означает, что у них появляется, благодаря сознанию, пространственно-временное выражение, прошлое и будущее, условия причинно-следственного плана, формо-образность и т.д. Иными словами, именно сознание начинает дополнять их бессознательные импульсы своими производными, создавая причудливый мир глубоко укорененных осознанных страхов. Так формируются не только фобии, но именно проекции страхов, выходящие подчас далеко за границы самого феномена фобий.
Сознание оперирует страхами как сформировавшимися самоценными и значимыми факторами, начинающими жить своей собственной жизнью. Это фундаментальное человеческое измерение того, что у животных является опасностью, характеризует природу страхов как форм субъектности. Если мы рассмотрим внутреннюю природу человеческих страхов, мы увидим, что они суть рефлекторные личностные конструкты, даже гештальты, если угодно. Они живут, реагируют, наполняются назначением и смыслом, требуют обоснования и подтверждения, привлекают или отторгают, подчиняют и повелевают. Страхи могут таким образом со временем, подобно паразитам, подменить саму личность того, кто увлекается общением с ними. Именно общением – поскольку человек на протяжении своей жизни коммуницирует со своими страхами, делится с ними пережитым, поверяет им свои тайны, обменивается информацией, доверяет сокровенные суждения. Там, где такое общение приходит в состояние динамического дисбаланса, страхи переходят в наступление как на личность, так и друг на друга. Внутри личности начинается своеобразная «борьба всех против всех» – где один или несколько страхов начинают превалировать, а затем и доминировать. Это состояние уже можно именовать в полном смысле параноидальным.
Строго говоря, беспочвенных страхов быть не может, поскольку почвой – то есть средой, откуда все происходит и которой все питается – является здесь область эволюционно наследуемого бессознательного. Однако надо иметь в виду, что сам термин «бессознательного» сформулирован сознанием с целью самоактуализации и саморефлексии. Обыденное сознание подавляющего большинства людей априорно лишено даже допущения такой возможности. Следовательно почва для их страхов играет фундаментально важное значение, которое они просто не в силах осознать. С другой стороны, сознание создает виртуальное пространство, которое может родиться только в нем. Это иная почва для страхов. На этой почве рождаются страхи, которые не могли быть заложены в физическом измерении. Их можно назвать апостериорными – то есть опосредованными, вторичными. Они исходят уже из природы не бытия, но сознания. И, опять таки, как это ни парадоксально, они остаются за пределами исследования, обращенного лишь на физическую реальность.
Априорные и апостериорные страхи могут иметь идентичную направленность, но разные формы выражения. Они дискурсируют в личности каждого человека. Свобода человеческой личности во многом заключается в том, чтобы осознанно контролировать такой внутренний дискурс страхов внутри себя с целью сохранения целостности и баланса. Полностью отрешиться от страхов невозможно даже физически (ибо, например, существует т.н. «гормон страха», и т.п. ) Но важным становится достижение состояния, когда необходимо сознательно превзойти мир страхов на феноменологическом уровне. Это событие также экзистенциально по своей природе. Победа над страхами формирует основу почвы того, что именуется «смыслом жизни». Это его движущая сила. Через нее актуализируются как свобода воли, так и свобода выбора. Это или восстание против Страха, или революция против него.
НАСКОЛЬКО ОГРАНИЧЕНО ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ ВООБРАЖЕНИЕ?
Казалось бы, наше воображение неограниченно, как показали нам фантасты. Но оно связано с областью пограничного научения (Б.В.Зейгарник, Л.Д.Выгодский). Мы можем вообразить лишь то, что не противоречит нашим понятиям о действительности. Например, мы знаем, что наша жизнь основана на белках (углероде) и аминокислотах. Нам трудно вообразить жизнь, основанную, например на кремнии, а не на углероде. Другими словами, наше воображение ограничено нашим прошлым опытом и ближайшим доступным будущим.
Второй момент, воображение ограничено моральными рамками. Значение Фрейда осталось в прошлом. Теперь в сексуальной сфере наше воображение не ограничено, пожалуй, ничем (что трудно было себе представить в прошлом).
Из всех живых существ на нашей планете только человеку свойственно воображение. Оно является первейшей манифестацией свободы воли и выбора, поскольку человек не просто способен в своей творческой активности удаляться за грань физического выживания, но и реализовывать это в продуктах своей жизнедеятельности, опосредованно связанных с сознанием. Воображение есть мост между бытием и сознанием, преобразующая рефлексия сознания в бытии, которая имеет строго индивидуальный потенциал. Иными словами, воображение всегда глубоко личностно, и отражает в себе потенциал достигаемый сознанием, лежащим в основе каждой личности.
Воображение может вести, и воображением можно управлять. Прежде чем появились все виды технологий и цели для их реализации, уже существовало воображение. Воля реализуется через представление, и совокупность представлений стимулирует и определяет путь для воли. Такой диалектический круговорот происходит постоянно. Ценности вырабатываются, принимаются или отвергаются также исходя из презумпций воображения. Знание имеет свою основу в воображении и стремится к осуществлению его целей. Неслучайно, что в истории человечества все тирании всегда стремились в первую очередь иметь дело с воображением: поражать его, контролировать его, отключать его…
Вместе с тем, человеческое воображение, как и человеческая природа вообще, имеет свои ограничения. В первую очередь, воображение всегда декларирует собственную безграничность, провозглашая, таким образом, свой абсолютный авторитет надо всем, к чему сводится человеческое бытие. И это парадоксальное качество нередко ставит воображение перед необходимостью скрывать лимиты собственной природы, и таким образом вводить воображающего в заблуждение. Это делает воображение потенциальным источником высокомерия и гордыни. В этом смысле воображение может быть источником отказа от гуманистической этики, поскольку, продуцируя человеческую реальность, оно проецирует вовне свое влияние и побуждает людей следовать тем образцам, которые оно декларирует, но содержание которых гарантировано быть не может.
Далее, воображение не ограничено изначально законами того мира, которым оно произведено на свет, и с материалами которого оно вступает в отношения. Иными словами, законы природы изначально на воображение не распространяются. Это делает воображение способным, с одной стороны, преобразовывать окружающую действительность, но с другой стороны отрывать своих адептов от самой этой среды, и в итоге, вместо торжества жизни, актуализировать нежизнеспособность.
Воображение должно действовать вместе с другими средствами познания и преобразования действительности в человеческом сознании, – в первую очередь, рациональностью, интеллектом, памятью. Оно не может существовать автономно, и следовательно, его самоценность является относительной. Будучи наиболее связанной формой выражения личности через волю, воображение как самоцель становится наркотиком, приводящим к разрушению их обоих. Таким образом, мы знаем много о воображении как созидательной силе, но всегда страшимся говорить о нем как об источнике разрушения, поскольку боимся, что само сомнение в положительных качествах воображения может привести к обоснованному отказу от него вообще. Однако такие опыты в истории уже были произведены (в условиях реализации наиболее тоталитарных доктрин), и ни один из них не имел положительного эффекта.
Кроме всего этого, необходимо иметь в виду, что воображение оперирует тем, что предоставляет в его распоряжение память. Оно во многом похоже, скорее, на коллекционера произведений искусства, постоянно расставляющего свои коллекции в разном порядке и последовательности и пополняющего ее, чем на художника, создающего эти произведения. Таким образом, воображение приближается и к образу ученого, открывающего законы природы и способы их практического использования, но не того, кто формулирует эти законы. Воображение всегда оперирует суммой образов и идей, пришедших извне, и его царство всегда будет его динамическим или статическим объемом.
В ЧЕМ СОСТОЯТ НЕДОСТАТКИ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ПАМЯТИ?
Слишко связана с эмоциями. Компьютер или магнитофон записал, и навсегда. А у человека всё связано с эмоциями. Даже мозговые структуры переплетены (амигдала связана с эмоциями). Стараешься иногда что-то запомнить, записываешь, и не можешь потом вспомнить. А иногда хочется что-то забыть, стереть из памяти, а не можешь. Особенно сильна память, связанная с запахами. Эмоционально насыщенная память тоже сильна. Вытеснить из памяти могут истерические личности, а также при сильных стрессовых моментах.
Память имеет целый ряд ограничений, отражающих сами закономерности того мира, рефлексию которого она запечатлевает, и той природы (человеческой), которой она призвана служить. Прежде всего, свойства памяти касаются посредничества между интеллектом с одой стороны и чувственным восприятием с другой, поскольку она должна фиксировать постоянно повторяющиеся и воспроизводимые действия и особенно их эффекты на уровне положительного либо отрицательного опыта. Таковы функции памяти – там где они наблюдаются – у представителей животного мира. Инстинкты, реализуемые в окружающей объективной действительности, должны поддерживаться, проверяться, совершенствовать свою реакцию на вызовы среды. Чем сложнее среда с одной стороны и организация живой материи с другой, тем больший объем памяти требуется ее носителю. Именно поэтому у человека, чей мозг развит непропорционально даже сложности самой среды, потребность в памяти изначально весьма высока.
Однако потребовались тысячелетия прежде чем гоминиды осознали свою память. Этот факт очень важен и имеет ключевое значение при переходе человечества к все более ускоренному развитию. Память, которая очень долгое время была индивидуальной, стало коллективной, персонализированная дополнилась имперсональной, а затем устная дополнилась письменной. Количество носителей памяти в современном мире столь велико, а инвариантность высока, что индивидуальная память уже теряет столь важное объединяющее значение, как ранее, хотя современный человек, несмотря на это, все равно оперирует большим объемом общей памяти, чем все его предки. Это создает вызов для каждого современного человека.
Существующая в настоящее время культура памяти вывела ее из человеческого пространства во внешний мир. Память из функции превратилась в императив деятельности и возможности. Расширение возможностей этой «внешнеориентированной» техногенной памяти не сопровождается при этом пропорциональным ростом возможностей природной человеческой памяти.
При этом, надо заметить, что память как феномен (будь то внутренняя или внешняя) фундаментально связана с пространством и временем. Если ранее небольшое пространство памяти – как доисторической, так и исторической – передавалось в течение длительных периодов времени и формировало континуитет восприятия внутри отдельных культур, то с экспансией научно-технической революции, наоборот, экспоненциально растущее пространство памяти требует все меньшую продолжительность времени для собственной актуализации. Эта своеобразная, но очень важная «революция памяти» определяет и характер «раздвоения» природы памяти на современном этапе, когда человеческая и техническая (внутренняя и внешняя, традиционная и нетрадиционная, природная и искусственная) памяти вступают в дискурс и конкуренцию.
Эта конкуренция далеко не всегда и не в полной мере осознаваема большинством современных людей. Когда речь идет о ней, на самом деле, она касается таких фундаментально важных вещей как свобода воли и выбора. Если в природе память всегда избирательна, в зависимости от потенциала, возможностей, склонностей, симпатий каждого человека, то на современном этапе избирательность становится избирательной иерархически. Внутри личности, чья память потенциально оказывается раздвоенной, постоянно идет процесс осуществления выбора приоритетов запоминания и удержания информации. Как знания и навыки, так и эмоции и чувства в современных условиях диверсифицированы и обострены, и поэтому сложность осуществления такого объема выборов запоминания незримо оказывает влияние на подсознание и даже область бессознательного, провоцируя весьма своеобразные психические реакции.
В определенном смысле, память и есть операциональная база сознания. Иными словами, личность живет памятью – и в памяти. Мы общаемся с памятью, мы смотримся в эту «бездну». И она отвечает нам. Однако современная память полна сюрпризов именно в силу того, что она рискует обрести самобытие и вырваться из-под контроля своего собственного носителя. Она эволюционирует – вне своего изначального хоста. Такое развитие вещей еще не до конца осознано на современном этапе человеческого развития. Ведь память при помощи управляемой избирательности способна потенциально манипулировать нами. И опытность базовой чувственной памяти, которая по содержанию неизбирательная и функциональная, здесь дискурсирует с опытностью памяти содержательной, формируемой интеллектом, разумом. Феномены этой памяти не связаны с природой напрямую, не подвластны миру инстинктов, даже противоречат им. В этом корень того, что подчас естественные реакции на определенные процессы и события блокируются либо затормаживаются, и даже инстинкт самосохранения перестает функционировать в полном объеме. Так краткосрочная и искусственная память становится приоритетом перед лицом долгосрочной и естественной.
ПОЧЕМУ ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ РЕЧЬ НЕ ЯВЛЯЕТСЯ ТОЧНОЙ И ЭФФЕКТИВНОЙ ФОРМОЙ КОММУНИКАЦИИ?
Человеческая речь далеко ушла от простых форм звуковой интерпретации, связанной с обозначением и выражением опасности и экзистенциальных функций, присущих разным представителям животного мира. Это не просто тональная система простейшего характера, отражающая позитивный или негативный опыт, реакции на воспроизведение схем поведения, присущих реализации инстинктов, но гораздо более сложный и неоднозначный мир средств выражения.
Кажется, что речь в том или ином ее виде и аспекте рождена в мире эмоций и чувств и наполнена смысловыми составляющими рациональной опытности. При этом, в каждой культуре эти закономерности общего порядка выражены совершенно по-разному, если говорить о форме. Такое разнообразие формовых инвариаций для обозначения одного и того же явления словно раздвигает границы его собственной природы через интерпретацию в сознании. Однако в реальности очень немногие люди способны осознать это. Более того, для подавляющего большинства такое «инобытие» явлений объективной реальности, выраженное в мире живой речи, навсегда закрыто.
Между тем, вариативность как выражения, так и интерпретации в разных культурных средах одного и того же явления предстает как мощный потенциал для расширений границ познаваемого и преобразуемого в нашей жизни. Опыт преобразования действительности нередко начинается или заканчивается на уровне вербального формотворчества. Изменение слов способно изменять отношение и интерпретацию, и в итоге приводить к изменению не просто формы, но нередко самой природы объекта или явления. То же самое касается и внутричеловеческих отношений, характер которых выражается и коммуницируется вербально.
Современный мир есть мир, сотворенный революционными представлениями о природе коммуникации, ее целях и назначении. Следовательно, речевое выражение ее должно, по идее, дополнять и стимулировать ее. Однако, если мы посмотрим на реальность, то найдем, что речь, при всей ее лабильности, внешней изменчивости, условности, далеко не так непостоянна, как можно было бы себе представить. Более того, многие «современные» словечки, выходящие из терминологии научного, артистического или философского плана, на деле имеют «консервативную» природу. Возможно ли, что мы неспособны более создавать принципиально новые слова для наших столь «современных» явлений, – как это когда-то было на заре человеческой истории, – или мы только начинаем открывать дремлющий смысловой потенциал древних слов, придуманных и введенных в оборот когда-то, в эпоху, которая такого развития не могла бы себе и вообразить? И не является ли тогда наше декларируемое желание «уточнить», «специфицировать», «диверсифицировать» объективную действительность не более чем речевой сублимацией наших реальных культурных страхов перед той самой «пост-модернистской» реальностью, которую наша игра со Словом породила?
В любом случае, коммуникация возрастает, ее объемы увеличиваются каждый день экспоненциально, а вербальное выражение остается тем же. Таким образом, можно предположить, что на уровне подсознания каждого современного человека аналогично растет и неосознанная сумма раздражения, вызываемого тем, что мы могли бы назвать «эффектом испорченного телефона». А именно, по поводу каждой новой сферы бытия и сознания, творящей собственную коммуникативную сферу, растет непонимание и неправильная интерпретация. Они стимулируются постоянно растущим вызовом способностям существующих языковых инвариаций адекватно воспроизводить эту реальность на уроне речевых символов (слов, выражений, текста, нарратива).
В любом случае, каждое смысловое явление в современном мире речи, так же, как и века ранее, потенциально обладает большой вариативностью, и каждая из внутренних инвариаций представляет собою также девиантную форму по отношению к прочим. Однако если в прошлом люди в основном не знали об этом, то теперь это очевидная, и для многих нередко пугающая реальность.
С появлением масок очень стало заметно, что простой речевой функции в коммуникации недостаточно. Хорошо, что есть глаза, и може получить хотябы информацию окологлазной мимики. На 70% в коммуникации играют неречевые функции, мимика и пантомимика.
ПОЧЕМУ ЛЮДЯМ СВОЙСТВЕННА ИЗЛИШНЯЯ РЕФЛЕКСИЯ И НИ К ЧЕМУ НЕ ВЕДУЩИЕ РАЗДУМЬЯ? ПОЧЕМУ ЧЕЛОВЕКУ ТРУДНО КОНТРОЛИРОВАТЬ СВОИ МЫСЛИ?
Постоянно усложняющаяся структура человеческих страхов, провоцируемая ростом вызовов, постоянно бросаемых сознанию, восприятию, памяти, толкает людей к постоянной рефлексии и саморефлексии. Более того. Поскольку современный мир основан на примате индивидуальности, и следовательно, фундаментальном эгоцентризме, саморефлексия каждого индивида неминуемо вторгается в сферу рефлексии, навязывая ей свои ориентиры и ценности и даже подменяя ее. Происходит это тем более, чем менее тот или иной индивид реально осознает, где кончаются границы первой и начинаются предела второй.
Рефлексия ориентирована на объекты и закономерности внешнего мира, тогда как саморефлексия – на личность самого человека. Чем выше субъективизм, тем, следовательно, более личность оценивает окружающую действительность с точки зрения собственных предпочтений и симпатий. И все бы ничего, если бы это сопровождалось реальными знаниями особенностей и природы феноменов окружающей среды, творческим интересом в их освоении, «сдержками и противовесами» этического порядка внутри самой личности. Однако в современных условиях это почти невозможно, ибо объем каждодневной информации, которую индивид пропускает через себя, приводит очень быстро к перенасыщению и стремлению оградить себя намеренно и сознательно от чего-то большего. Это переводится на уровень этического выбора, и с такого момента личность превращается в саморефлексирующего цензора рефлексии.
Однако мир сомнений и предощущений при этом никуда не исчезает. Просто личность выводит страхи по отношению к субъектам и объектам окружающего мира в плоскость страхов перед принятием решений по поводу каждого из них. Современный человек не может избавиться от сомнений, но чем дальше, тем больше провозглашает свою «свободу» от них. Вместе с тем, такая «свобода» не является реальностью, но частью культуры, которая незримо формируется в человеческом сознании каждый раз, когда оно делает выбор в ее пользу без внятной, четкой, обоснованной мотивации. Вот почему современное «легкомыслие» при ближайшем рассмотрении строго ограничено и регулируется целым рядом барьеров и условностей. Естественной реакцией на экспоненциальный рост вызовов является столь же пропорциональный рост психологического «панциря», в котором «свободная» личность стремится укрыться. Парадоксальным образом, личность «освобождается» от внешних пут только затем, чтобы еще надежнее упрятать себя в новые, которые подобно кокону, конструирует вокруг себя сама. Только, в отличие от природного кокона, создаваемого с целью высвобождения новых форм жизни, у человека – опять-таки парадоксально – кокон использует высвобождаемую энергию жизни для противодействия такому развитию.
В человеческом сознании, часто без всякого соотношения и связи с реальными потребностями и физическим выживанием, инстинктами и нуждами, страх конфронтирует с выбором. При этом часто это страхи и выборы, имеющие разную базовую природу и не связанные напрямую содержательно. Так, страх может быть порожден окружающей действительностью, в то время как выбор осуществлен не на основании реального опыта, но умозрений, – и наоборот. Часто страхи возникают еще до реального физического опыта, и в таком случае умозрения приобретают совершенно химерические формы. В других случаях, человек теряется перед комплексностью задачи, и стремится сделать выбор, как бы, вопреки всему, что диктует опыт, разум или даже чувства.
Поэтому современный человек, сформированный культурой века научно-технических революций, начинает бунтовать, восставать. Это протест страхов перед выбором, или наоборот, выбора перед страхом. Это также конфронтация выбора и воли в контексте более широкого, и вместе с тем фундаментально важного внутреннего и внешнего дискурса свободы. Как рефлексия, так и саморефлексия по каждому отдельному поводу соотносятся в человеческом сознании с проблемой воли и выбора. Это взаимоотношение стараются разорвать, экспериментируя отдельно то с одной составляющей, то с другой, соотнося опытность первого и второго порядка. Опять же, очень низкий уровень общей культуры мышления большинства современных людей, делает целостную картину почти невозможной. Сознание стремится к фрагментации реальности, с которой имеет дело, оно играется фрагментами, выкладывая из них причудливые мозаики и головоломки без конца и края, и находя удовлетворение в них, а не в поиске целостных картин.
Так фрагментируется и подменяется и сама потенциальная «культура целостности», если так можно ее назвать – тот самый идеал для развития сознания, к которому человечество должно стремиться. Это напоминает рефлекторные возможности зеркала, разбитого на мириады осколков и разбросанного на огромном расстоянии, причем зеркала кривого, где каждый изгиб былой поверхности обретает одновременно как бытие, так и инобытие.
не всем. некоторые не рефлексируют совсем, сидят, понимаешь, в Нирване.
Один раз во дворах я видел нашего пациента, он катался на самокатике, лицо излучала удовольствие и наслаждение сиюминунтым.
задача психиатра как раз убрать рефлексию (руминации) и привести в состояние осознанности здесь-и-сейчас. Тут популярен метод майнфулнесс или Шри Ауробиндо “Молчание разума”. Медитация на пустоте в сознании. Для этого может быть полезным переключение на ощущения, назвать 5 видимых предметов, 4 источника звука, 3 вкусовых, 2 обонятельных ощущения, кожные ощущения.
Если попросить не думать о белом слоне, то имеено эта картинка и появится в сознании
контролировать мысли вообще нельзя, их можно только переключить. Как забрать у ребёнка конфетку? – только дав что-то взамен. Так же и с мыслями – их нужно переключать. Сказать (дать себе команду “Стоп!”) и начать думать о чём-то другом.
ПОЗНАНИЕ И СОЗИДАНИЕ
Удивление, любознательность, инстинкт созидания – стремление к активности и гиперактивность. Познавательные мотивы – за и против.
Интерес – это та качественная характеристика человеческой природы, которая проявляется во множестве разных форм, каждая из которых развивается на протяжении всего жизненного пути в симметрии с другими. Порой те или иные манифестации природы интереса двигаются по своей траектории, опережая и превосходя прочие. Это формирует своеобразную внутреннюю асимметричную структуру человеческого интереса, которая всегда имеет собственные ярко выраженные динамические характеристики в зависимости от потенциала той или иной личности.
Удивление является первичным выражением на эмоциональном и затем интеллектуальном уровне той реакции, которая будет характеризовать проявление интереса, его потенциал, последовательность, устойчивость и долговременность. Действительно, удивляться свойственно всегда, особенно неожиданным феноменам, которые не вписываются в цепь похожих или в структурные связи привычных категорий. Но далеко не каждое удивление в равной степени и эмоционально, и интеллектуально. Иными словами, осознанное удивление – то, что носит системообразующий характер – требуется выработать с годами при помощи развития интеллектуальных способностей и при работе с аналитическим и синтетическим творческим материалом.
Большая часть людей обычно не стремится выработать осознанное и мотивированное стремление удивляться. У них есть лишь отношение, но над соотношениями они никогда не задумываются. Тем более, от них нельзя требовать превращение удивления самого по себе в особый тип отношения или даже мировоззрения.
Вместе с тем, системное удивление – или то, что можно назвать в полном смысле слова любознательностью – отличает личность высокого порядка интеллектуального развития от посредственности. Любознательность есть уже форма жизнедеятельности, основанная на таком удивление, в котором заложены такие категории, как наблюдательность и экспериментирование, – при устойчивом сохранении и поощрении последовательности в отношении ко всему, что привлекает к себе внимание.
Любознательность в особых культурных средах может развиться также и в форму мировоззрения. При этом, в любом случае, она является необходимым элементом тех мировоззренческих структур, которые поощряют развитие в человеке личностности. Если же культурная среда основана на противоположных позициях, любознательность будет не поощряться средой, а подавляться ею. И в данном случае, истинная направленность среды всегда проявит себя через устойчивую и долгосрочную, постоянно воспроизводящуюся негативную реакцию на каждую отдельно взятую модель реализации любознательности в человеческом поведении. В этом смысле характерным для многих современных культурных сред является внешнее поощрение любознательности, поскольку доминантным трендом декларируется ее стимуляция, – на деле же очевидными становятся препятствия и ограничения для ее проявлений там и тогда, где любознательная личность упирается в реальность целого ряда противоречащих тренду, но искусно завуалированных клише.
Человеческая личность, развивающаяся на основе осознанного приятия удивления и любознательности, естественно проявляет себя в самых разных направлениях в качестве активного творческого субъекта. В современных условиях, когда свобода воли и выбора достигает и перешагивает границы возможного не только теоретически, но и практически, активность естественная незаметно превращается в искусственно стимулируемую с одной стороны, и провоцируемую внешними факторами с другой, гиперактивности. Личность таким образом как бы поощряется к достижению максимума возможного в условиях когда пределы возможностей постоянно сдвигаются и расширяются. Это та культурная среда, в которой происходит современных большой эксперимент в режиме реального времени по исследованию скрытых потенциалов человеческой природы и их пробуждению.
Однако и здесь, если присмотреться, мы видим скрытые ограничения одних сфер реализации при видимом поощрении других (например, художественного творчества и технической инновативности). Мотивация в таких условиях становится полем для невидимой конкуренции, даже идеологического противостояния, нередко с печальным итогом. Мотивационные инновации наверное становятся в современном обществе постоянным фоном матричного характера. Они так же вырабатываются, пробуются и осуществляются, как и прочие, причем мотивация все более дегуманизируется под видом обратного, ибо доминирующим фоном современных культурных сред, общим для всех них, является техногенность. Она, в свою очередь, нацелена на актуализированные потребности, которые стремятся к самобытию и самоудовлетворению, при минимальных «рисках» взаимодействия с противоречиями человеческой природы.
Человеческое познание в современную эпоху, при наибольшем достигнутом потенциале возможностей, тяготеет к минимальной эффективности. Человек современного типа стремится к ограничению собственной природной любознательности. Он разучился удивляться, как раньше. Все потому, что суммарная масса постоянного воздействия «нового» давно уже вышла из-под контроля не только разума, но даже эмоций. Начинают срабатывать механизмы сохранения энергии, заложенные в той же самой человеческой природе, которая ранее активировала потенциал любознательности и удивления.
НЕИЗБЕЖНА ЛИ СКУКА?
Неизбежна ли скука бытия. Является ли скука общечеловеческим явлением, или свойственна лишь некоторым индивидам?
Скука является скорее не чем-то имеющим самобытие, но вторичным производным того качества человеческой природы, которое является доминирующим: всеобъемлющего и ненасытного стремления к познанию. Это и познание самого себя, и познание окружающего мира в формах живой и неживой природы. И главное, скрепляющее здесь – это бесконечно многогранное воображение, позволяющее творчески трансформировать познаваемую реальность – иными словами, используя отправные «точки входа» в реальности объективной, продуцировать реальность субъективную, высшими ступенями которой будут «точки выхода», или универсальные общезначимые открытия и инновации, расширяющие пределы объективности.
Человеческая натура всегда стремится к наполнению через познание. Можно даже сказать, что познание и есть выражение наполнения как такового. Однако каждый наполняемый сосуд в этом мире «сообщающихся сосудов» имеет свои собственные критерии наполняемости. Их также можно обозначить как пределы. Эти пределы наполняемости с одной стороны связаны с объемом того, что можно назвать моментной процессуальной памятью (ибо мы знаем в каждый отдельный момент лишь то, что удерживаем в памяти), а с другой – с особенностями трансляции полученной в результате познания информации. Такая трансляция осуществляется непрерывно на протяжении всей жизни человека и может быть быстрой или медленной (по скорости осуществления процессов), полной или частичной (по характеру), избирательной или неизбирательной (по предпочтениям личностного плана), целенаправленной или нецеленаправленной (по воздействию), продуктивной или непродуктивной (по назначению и эффекту).
Объемы чувственного и интеллектуального познания также саморегулируются на естественных началах. От того, какой именно источник познания доминирует, будет зависеть и распределение в личностной жизнедеятельности вышеозначенных критериев, а также характер их внутренних взаимодействий, формирующих динамическую человеческую личность. Здесь важнейшим фактором становится уровень осознания личностью всех данных процессов и их составляющих. Иными словами, включается в действия непосредственно субъективное начало. Если где-то имеется лакуна и данные качественные характеристики не в равной степени артикулированы в сознании индивида, начинается трансформация, приводящая к нарушениям естественного баланса.
Это выражается в уникальном и свойственном, по-видимому, только человеку феномене, при котором «принцип сообщающихся сосудов» перестает функционировать автономно, и переходит, так сказать, «в ручной режим». То есть, исходя из уровня самосознания, индивид может осознанно поощрять одни функции за счет препятствия другим. Человек может блокировать систему, также, и не осознавая этого, поскольку самосознание в его идеале распространяется не только на процесс познания и его критерии, но в первую очередь, на саму личность познающего и ее собственную внутреннюю артикуляцию. Если самосознание не является сбалансированным ( а у большинства людей это именно так), появляется ситуация, когда переполнение в одних областях познания и жизнедеятельности сопровождается опустошением в других.
С учетом того, что человеческая личность всегда дисбалансирована внутренне (что побуждает ее от природы к познавательному действию, то есть, поиску наполнения), подобные ситуации не редкость. Отличительными особенностями каждого конкретного случая будет степень осознанности данной проблемы на уровне каждой отдельно взятой личности. Однако, большинство людей неспособно к осознанным попыткам осуществления динамического самобаланса. Они даже не понимают, что это и зачем. Они полагаются на естественный ход вещей и саморегуляцию – и это в человеческой природе, которая не может исключительно регулировать себя на основе инстинктов и рефлексов, как это выражается в животном мире. В результате, человек теряет контроль даже не столько над наполнением, сколько над опустошением.
Так появляется и распространяется феномен скуки. Человеческое сознание, будучи разбалансированным, начинает «блуждать». Отданное на волю, казалось бы, естественных импульсов к познанию, оно столь же быстро наполняется, сколь и опустошается. Этот процесс, при отсутствии регулируемой мотивации и самоконтроля, приводит к перенаполнению эмоциональной сферы за счет интеллектуальной, либо наоборот, и т.д. Личность становится или «ненасытной», или «ненасыщаемой». Во всех случаях, человек начинает чувствовать все возрастаемую и невосполняемую опустошенность, которая грозит, парадоксальным образом, переполнить его. Наиболее простыми выходами для таких людей становится пьянство, наркомания, игромания, и другие «мании» – то есть, попытки заменить извне то, что неконтролируемо изнутри, поскольку слишком мало и плохо осознано, мотивировано, контролируемо, развиваемо. Так внутренний мир подменяется внешним – вновь и вновь питая опустошение скуки.
КРИТИКА ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО МЫШЛЕНИЯ
Критика человеческого мышления, его ограничения и несовершенство.
Человеческое мышление может оперировать только тем аппаратом, который предоставлен в его распоряжение природой, хотя его цель – обрести самобытие и выйти за собственные границы возможностей. Такие ориентиры перед мышлением ставит в современную эпоху сознание, которое с момента собственной актуализации постоянно пытается отождествить себя с ним. Но в том то и дело. Что мышление есть лишь ограниченный в средствах аналитический аппарат сознания, которое по самой своей природе неизмеримо шире и разнообразнее узкого феномена мышления.
Мышление в первую очередь развивается из попытки сознания ориентироваться в окружающей действительности и находить modus vivendi. Мыслить – значит в узком смысле, находить причинно-следственные связи, выстраивать их в цепь согласно объективным критериям и приходить к заключениям (решениям), которые будут отражать объективную реальность и помогать поиску места в нем индивида в каждой конкретно взятой ситуации.
Соотношение существования и мышления, однако, гораздо шире этой формулы, которая ориентирована в первую очередь на закономерности самого мышления, но даже не сознания – не говоря уже о бытии. Каждая из этих категорий шире предыдущей. Бытие включает в себя всю полноту феноменов объективной реальности, вне зависимости от того, известны они или нет человеку, и до какой глубины. Эти критерии, в свою, очередь, ограничивают рамки сознания. Таким образом, в отношении к бытию оно уже неизмеримо более сужено, хотя и является еще в большей мере предметным, чем абстрактным. Что же касается мышления, то оно просто обязано стремиться к максимуму абстракции, ведь только так оно сможет выполнять свою непосредственную функцию систематизировать, классифицировать и анализировать те феномены окружающей действительности, которые предоставляются в его распоряжении со стороны бытия и сознания. При этом, по сути всегда оказывается, что мышление не может избежать вторжения в свою сферу актуализации со стороны сознания. Последнее всегда является своеобразным и мощным посредником в отношениях между мышлением и бытием на уровне познающего индивида и даже масс.
Стремление высвободить мышление как автономную и самодостаточную категорию из пут влияния сознания, как видится, не может принести положительных плодов. Сознание нередко действует не с позиций мышления, а вопреки ему. С другой стороны, бытие реагирует на сознание и мышление человека таким образом, что всякий раз оказывается ведущим, а не ведомым, как им того бы хотелось. Тогда сознание претендует на роль «подменителя бытия» для мышления, вновь и вновь лишая его самостоятельности и самодостаточности, препятствуя в исполнении им той роли, которую ему предопределяют стремления современной цивилизации.
Вместе с тем, аппарат логики, накопленный за столетия ее развития и расширения ее границ, позволяет оперировать большим количеством категорий и величин, приходя к положительному и объективному результату во многих случаях. Без этого не могло бы состояться современного научно-технического прогресса. Однако, это касается взаимоотношений мышления с физической реальностью в большей мере, чем с человеческой. Она постоянно выскальзывает из рук человеческого же мышления в его усилиях дать универсальные и ясные описания, сформулировать раз и навсегда обоснованные взаимосвязи, расставить акценты и выявить тенденции, верные в любом случае при данных условиях.
Ошибка, репродуцируемая вновь и вновь, состоит, скорее всего, в том, что мышление человека вторично по отношению к миру постоянно меняющихся и умножающихся переменных, которые приходится вводить в уравнение со столь большим количеством неизвестных, как человеческая природа. Принцип «познай самого себя», тиражируемый со времен классической древности – когда он был актуализирован, что характерно, параллельно актуализации мышления – касается именно данной проблемы, и оказывается до сих пор малоприменимым на практике. Это скорее идеал, одно стремление к которому уже важно и приносит многочисленные плоды. Но при этом, идеал остается недостижимым: мышление не может самоидентифицироваться не только с сознанием, но тем более и с бытием, не может заменить то или другое, не может стать основополагающим критерием для их оценки и реализации. И что самое главное – оно так и не смогло управлять ни тем, ни другим.
Вместе с тем, провозглашая мышление приоритетом, современное человечество стремилось именно к управлению – то есть к созданию благоприятно преобразуемой и предсказуемой среды, альтернативной как традиционно-ориентированному сознанию, так и физической реальности окружающего мира. При помощи мышления и фактически для нужд его актуализации была материализована сама техногенная цивилизация. Она была призвана овеществить абстрактное и через это сделать так, чтобы регулирование не природных процессов, а уже совокупности выведенных из них закономерностей с целью общечеловеческой пользы, стало максимально эффективным, транспарентным, предсказуемым, обезличенным, и т.д. Оказалось, однако, что мышление и здесь не может достичь самоидентификации с, казалось бы, «собственным» миром. Оно вынуждено стать «роботом» в отношении самого себя, питать собственную овеществленную саморефлексию – и при этом соотносить ее с рефлексией создателей, от которой они, в свое время, пытались так дистанцироваться. Ибо мышление, увы, так и осталось фундаментально связанным с человеческой природой. И оно вряд ли сможет освободиться.
ОГРАНИЧЕННОСТЬ ВНИМАНИЯ И ВОСПРИЯТИЯ
Ограниченность внимания, восприятия, ощущений и неспособность воспринимать окружающую действительность в ее полноте.
Органы чувств, в своем взаимодействии, формируют то, что в итоге оказывается человеческой картиной окружающего мира. При этом качественные характеристики, так сказать, калибровка и настрой каждого из органов чувств у каждого человека индивидуален. Неслучайно есть люди, не различающие звуки или цвета, смешивающие их характеристики в описании и применении, а следовательно – видящие и слышащие мир по-разному, и передающие свой опыт одного и того же феномена в разных интерпретациях.
При всем этом, внимание как качественная характеристика универсального значения, вне зависимости от того, к какой из областей применения относится, также на проверку оказывается индивидуальным. Ведь оно зависит от особенностей мышления и восприятия личности, формируемых в условиях характера и его внутренних качеств. Сознание играет фундаментально важную роль, поскольку уровень артикуляции внимания, если нет доказанных медициной аномалий, всегда будет связан со степенью общей осознанности в индивидуальной деятельности каждого отдельно взятого человека, уровнем его личной рефлексии и саморефлексии, уровнем самоконтроля и морального развития.
Восприятие как целостность зависит от концентрации внимания и осознания его самоценности вне зависимости от сферы приложения. Иными словами, внимание в данном смысле синонимично самодисциплине и выражается как проявление личностной воли. Воля же является фундаментально важной характеристикой при описании человеческой свободы. Однако, вместе с тем, здесь важен и фактор культурной среды, воспитание в которой определяет выбор каждой конкретной личности. Именно поэтому часто внимание бывает избирательно в отношении как прагматически, так и непрагматически обоснованных потребностей и целей (особенно последних). Воля, таким образом, подчиняется приобретенным сознанием клише, и осуществляет выбор приоритетов, исходя из них. Это также выражается и в том, сколько реального времени воля каждого конкретного человека фокусируется на том или ином феномене реальности. То есть, по временной длительности концентрации вполне можно понять, в сравнении с другими случаями, какое место в списке приоритетов личности этот феномен реально занимает.
Так восприятие оказывается не только формируемым волей и вниманием, но также и определяет их выбор, так как его структура неоднородна. Восприятие опирается на статические и динамические концепты, которые могут доминировать или быть подавляемыми. Заданный когда-то угол зрения на те или иные феномены часто определяет по цепочке самые разнообразные реакции сознания, имеющие эти феномены в своих логических взаимосвязях. Поэтому в любом случае оказывается, что сознание делает свои выводы на основе «блуждающего» восприятия, которое постоянно изменяется в зависимости от суммы и качества поступающего через него знания о действительности во всех ее взаимосвязях. Ни в один из моментов времени такая картина не может претендовать на абсолютную полноту и завершенность. Всегда будут присутствовать ограниченность с одной стороны и недосказанность с другой.
Если приоритеты расставляются исходя из низкого уровня реального самосознания, время, уделяемое вниманием, будет всегда низким. Исключение могут составлять только узко ориентированные прагматические цели, связанные с физическим выживанием в среде. В этом смысле человек ничем не будет лучше прочих представителей животного мира. Как внимание, так и ощущения, систематизируемые восприятием, можно регулировать только при помощи постоянно развиваемого и совершенствуемого сознательного контроля (самоконтроля), определяющего реальный уровень личностного саморазвития.
Ограниченность человеческого восприятия, основанная на ощущениях, не может быть никак устранена в силу того, что она, по сути, поощряется через столь же врожденную свободу воли. Человек делает выбор в пользу ограниченности восприятия и ощущений очень часто, сознательно и даже мотивированно «отсекая» от себя целые области потенциального приложения своих способностей, исходя нередко из прагматических соображений. Полнота восприятия всегда была тем идеальным критерием, который держали в уме те, кто пытался при помощи расширения технической базы, «помочь» ощущениям человека выйти за свои естественные границы. Этот идеал, вместе с тем, формулируется опять-таки, исходя из факторов, заданных природой, параметров и требований, ожидаемых от применения исходных средств.
Именно поэтому, во всех случаях, мы имеем в итоге дело с разными уровнями субъективности при оценке объективной реальности. Волей-неволей, сознание будет расставлять приоритеты в соответствии с вышеуказанным набором факторов, оперируя изначально неполными и несовершенными данными. И даже если уровень мышления индивида весьма высок, полностью отстраниться от субъективности в оценках, наверное, могут только некие идеальные литературные герои.
ПРИНЯТИЕ РЕШЕНИЙ И ЦЕЛЕПОЛАГАНИЕ
Борьба мотивов, критика способности принятия решений и постановки целей
Мотивация всегда связана с обоснованием, а то в свою очередь – с объяснением. Объяснять самому себе необходимость, разумность, выгодность, приемлемость, и т.п. – отличительная особенность человеческого сознания. Чем более развито сознание, тем больше оттенков и нюансов в обосновании принятия того или иного решения требуется сознанию.
Вся человеческая жизнь может быть представлена как непрерывная, сложная и весьма извилистая цепь принятия самых разных решений. Причем решения принимаются, в том числе, и тогда, когда не принимаются вовсе, откладываются, прячутся «в долгий ящик». Ведь это также решения – и обоснования. Нередко люди убеждают себя в том, что те или иные доводы «неубедительны», только чтобы решить не так, как требует объективная действительность. На самом деле далеко не всегда реальные обоснования обусловлены реальностью. Но они всегда творят ее, видоизменяют, влияют на ход ее развертывания.
Именно поэтому убеждение играет такую большую роль в создании обоснований, манипулировании ими. Человек создает убеждения в той же мере, в какой оказывается влеком ими. И каждое убеждение имеет сложную структуру, систему символов, вербальное и символико-смысловое выражение, а также цели.
Иные убеждения выводятся из уже априорно заложенных целей, и пользуются для собственного развертывания и продвижения той логикой и информацией, которые в них заложены. Обычно это те из них, что обусловлены традиционными ценностями или фундаментальными требованиями первичного выживания. Другие же нуждаются в первичном обосновании и развертывании, иными словами, в творческом процессе, когда через создание обоснования сознание утверждается в необходимости и начинает преследовать собственноручно созданные перспективы.
Сомнение играет роль в любом случае. Человеческому сознанию свойственно дуалистическое восприятие, и его закономерности откладываются также на уровне мышления, оперирования фактами, категориями, словами и т.п. Сомнение, таким образом, системно сопряжено с самой природой осуществления выбора и осуществлением воли. Через изучение собственных сомнений, их механизмов и движущих сил, особенностей и результатов, человек имеет шанс осуществить важную часть процесса самопознания.
Нередко мотивация порождается не убеждением, а именно сомнением. Оно оспаривает, взвешивает, предостерегает, удаляет либо приближает к источникам и побудительным силам действий, превращая их со временем в мотивы. Поэтому сомнение, артикулированное определенным образом, очищенное от самобытия в форме страха, парадоксальным образом способствует переводу самобытия сознания на новый уровень развития. Оно высвобождает волю и позволяет осуществлять осмысленный в полной мере выбор – а это именно то, для чего обычно совершенствуют аппарат мышления. Именно из системного и рационализированного сомнения рождается полноценная этическая мотивация, причем именно этический компонент возвышает ее в максимально доступной человеческой природе форме.
Способность принятия решений на каждом уровне развития сознания будет артикулироваться по-своему. На этот процесс будет воздействовать сложность и многосторонность мотивации, владение средствами системного сомнения, осуществление целенаправленной и контролируемой воли, этический выбор. Часто принятие решений в сложных обстоятельствах требует быстроты и простоты подходов. Это акт чистой воли. В других же обстоятельствах, наоборот, принятие, казалось бы, простого решения может повлечь за собой цепь столь неоднозначных и сложно предсказуемых последствий, что требуется размышление и взвешенный, ответственный подход.
Сомнения в способности к принятию как тех, так и других решений, несомненно свойственны человеческому сознанию. Именно это сомнение несет на себе наиболее сконцентрированную этическую нагрузку, поскольку касается принятия личной ответственности во всей полноте, признания последствий и их объема, осуществление задуманного в рамках решения, полноты обоснования самой по себе мотивации. Но все перечисленное упирается здесь в саму человеческую личность, ее цельность, силу характера, зрелость, ответственность. При этом сомнения в решении и сомнения в результате связаны прямо или опосредовано с сомнением или степенью уверенности человека в самом себе. Каждый раз человек подсознательно проверяет свою личность на прочность, и через сумму принимаемых решений исследует самого себя.
Цели требуют от человека цельности. Это непосредственный императив как этического, так и морально-психологического порядка. Через формирование собственной цельности – то есть, совершенствования сознания и характера на протяжении всей жизни – человек работает над самыми важнейшими онтологическими критериями своей жизненной реализации. Он проверяет на прочность мотивацию и подчиняет своей воле сомнения. Он учится использовать мышление и восприятие в контексте этического выбора. Он преодолевает излишки врожденной субъективности ради овладения искусством подчинения объективности. Он совершенствуется в искусстве принятия решений, их обоснования и продвижения в жизнь. При этом мотивы и цели также взаимно соотносятся и могут быть источниками друг друга. Осознание этого дает понимание также и того, когда может быть обнаружен и раскрыт потенциал того или иного решения. Но в любом случае, цельность выше просто мотивированности.
ЭМОЦИИ И ЧУВСТВА, МЕШАЮЩИЕ ЖИТЬ
Эмоции, чувства, аффекты – зачем они нужны и насколько они мешают жить?
Эмоциональная сторона жизни человека столь же разнообразна, как, потенциально, способна быть интеллектуальная, поскольку эмоции это энергия, связанная с интересом, любопытством, удивлением. Первичные реакции развитого от природы аппарата человеческого сознания с первой минуты отражаются в интенсивности эмоций, когда человек еще не способен говорить. Из крика, стона, смеха, плача рождается речь. На них она наслаивается и через них выражает себя в речевых формах.
Действительно, речь становится на определенном этапе первичным и постоянным посредником во взаимодействии между эмоциональным потенциалом и интеллектуальным воплощением. Конечно, далеко не всегда эмоциональное развитие завершается интеллектуальным пиком. И здесь говорится не просто о личности, но о каждом без исключения феномене жизнедеятельности в рамках восприятия и сознания. Человек выстраивает ассоциативные ряды и цепочки, многие из которых функционируют длительное время и обладают устойчивостью в смысловом аспекте. Другие же быстро распадаются и не охватывают много звеньев. Но все они тянутся внутренней логикой в сторону превращения эмоционального материала в интеллектуальный. Речь помогает или препятствует в этом – в зависимости от того, насколько осознанным является у каждого человека владение ею и способности к развитию.
Эмоционально-речевое взаимодействие проявляется на разных этапах развития по-разному. В разных языках аналитическая компонента играет либо доминирующую, либо вспомогательную роль. Люди преимущественно оперируют эмоциональностью речи, поскольку все без исключения обладают с самого рождения врожденной связью с эмоциональным потенциалом. Осознание его приходит не сразу и у очень немногих, поскольку необходима своеобразная «внутренняя революция»: когда человек начинает осознавать водораздел между эмоциональным и интеллектуальным мирами и стремится регулировать их взаимодействие.
Попытки «отключать эмоции» для достижения экзистенциально важных или даже умозрительных задач, как это ни парадоксально, также основаны на эмоциональности. Человеку легче научиться регулировать рефлексы и реакции чем правильно обосновать это регулирование, не говоря уже о том, чтобы на основе результатов подобных опытов выстроить логически и фактографически обоснованную модель мировоззрения. Показательно и тут, что к такого рода «практикам» реально способны очень немногие – в основном те, в чьем эмоциональном потенциале уже изначально заложены подобные способности. Это один из случаев, когда «исключение подтверждает правило», а все прочие лишь поверхностно воспринимают и копируют чужие достижения и особенности.
Мир чувств комплексный, в то время как мир эмоций в основе своей достаточно прост. Далеко не все эмоции способны развиться в чувства, поскольку для этого требуются целенаправленные усилия, время и опыт. При этом не всегда последние два тратятся в полной мере сознательно, но осознание приходит со временем всегда, пусть даже ретроспективно. Поэтому чувства обычно обладают своеобразной исключительностью. Они устойчивы к смене рефлексов, в отличие от эмоций, напрямую с ними связанными. Они представляют собой те самые ассоциативно-смысловые цепочки, которые как бы обретают самобытие и идентифицируются человеком внутри собственного сознания, влияя опосредованно на восприятие.
Каждый человек находится как бы в саду, где он выращивает из семян эмоций чувства, постепенно создавая свой собственный чувственный мир. И наступает то время, когда эмоции и чувства образуют особую внутреннюю среду человека, питая друг друга, отражаясь друг в друге, проверяя природу друг друга на прочность и изменчивость, приспосабливая или отвергая друг друга.
Если сознание человека неразвито в полной мере, эмоции, будучи доминантными в природе, могут подменить как чувства, так и интеллект, и разрушить их. При этом, чувства могут быть разрушены или подменены с двух сторон: как с эмоциональной, так и интеллектуальной. Поскольку человек способен осознавать и создавать себе «заменители» объективной реальности в зависимости от своих способностей (что является его важной рефлекторной функцией), он может осуществлять такие «подмены» целенаправленно, либо нет.
Любая целенаправленность, однако, первично свойственна интеллекту, а не эмоциям (за исключением экзистенциальных сфер бытия, где она скорее выражается интуитивно). Поэтому на уровне чувства происходит постоянный дискурс между интуицией и разумом, где человек может делать выбор, исходя из эмоциональных или рациональных оснований. Именно поэтому личность как таковая рождается на острие этого дискурса, а следовательно в мире чувств. Через расширение и совершенствование чувств личность также расширяется и укрепляется. А сознательные попытки нарушить этот процесс рискуют подорвать или исказить саму человеческую личность.
В любом случае, работа человека по собственному саморазвитию неизбежно связана с осознанием и регулированием мира своих чувств.
СТРЕСС – ВРАГ ИЛИ ДРУГ?
Стресс не является каким-либо особым качеством, присущим человеческой природе. Вообще, это достаточно новое понятие, описывающее скорее современную составляющую того, что в течение веков было реакциями человеческого организма на борьбу за выживание. Это, так сказать, интеллектуализированная «верхушка» этого «айсберга», поскольку в природе человека фундаментально заложены реакции на самые разные вызовы окружающей среды, провоцирующие устойчивость в условиях приспосабливаемости человечества как вида к изменениям, какого бы рода они не были.
Стресс артикулируется в современном мире как часть культуры. Он как понятие становится системной характеристикой, а не только узко научным описанием той или иной ситуации, попадающей в границы его определения. Понятие «стрессо-устойчивости» как нельзя лучше акцентирует внимание на реалиях того, что есть «стресс» в современном мировоззрении, в его контексте. Между тем в данном понятии отражается современная цивилизация, которая сделала само представлении о «вызове природе» системообразующей характеристикой, определяющей цели и задачи для активного человеческого индивида, нацеленного на постоянное всестороннее преобразование объективной реальности в соответствии со своими субъективными потребностями.
Таким образом, говоря о стрессе, мы в первую очередь имеем в виду реакцию человека на взаимодействие с реальностью, а затем – состояние, спровоцированное не только этим взаимодействием (коротким или продолжительным), но также реакцией человеческой личности. Эти взаимодействия обычно комплексного характера, основанные на совокупности событий, действий, факторов, участие в которых самой личности –объекта стресса дозировано. Вместе с тем, это именно ситуации, порожденные современным обществом в его прогрессивной стадии, в которой человек становится все более утонченным и болезненным в своей способности своевременно и адекватно реагировать на вызовы среды. Ведь вызовы умножаются, переплетаются, становятся открытыми или латентными, многофакторными, обретают собственное бытие – и все это, по ощущениям человека, происходит вне его «контроля», то есть видимо, помимо воли.
Не это ли на самом деле то общее качество, которое скрывается в ядре каждой разновидности стресса и всей «стрессовой культуры» современности? И не потому ли удельный вес разговоров и рассуждений о «безопасности» на разных уровнях современного общества увеличивается экспоненциально даже по отношению к реальной совокупности существующих и продуцируемых «вызовов»? Видимо, это самое стремление «контролировать», – то есть проявлять и осуществлять свободу воли и выбора, как фундаментальную качественную характеристику человеческой природы, – при встрече с противодействием встречает скрытую панику. И человек, уже отвыкший от условий борьбы с внешней средой, им не сотворенной, не знает, как реагировать на очевидный «бунт» среды, им, казалось бы, созданной.
Когда что-то или кто-то «выходит из-под контроля» этого свободного существа, начинается «стресс». Однако на этом он, увы, не заканчивается. Человек начинает исследовать корни стрессов и искать пути преодоления их – в себе или вне себя. В этом смысле выход «из себя», в полном ницшеанском смысле, может стать и выходом из ума. Поиск Выхода через анализ материала стресса ведет обычно к осознанию «Входа» – то есть момента, когда совокупность движущих сил вызвали к жизни данное состояние.
Жить в стрессе в подобном режиме получается у подавляющего большинства современных цивилизованных людей. Многие не признают своей подавленности данной проблематикой, и продолжают не замечать накопления стрессового материала в своем собственном сознании годами, либо уходят в полумеры, пытаясь затушевать внутренние проблемы при помощи внешней стимуляции (препаратами) или симуляции (теми или иными действиями, уводящими внимание от проблем).
Здесь проявляется еще одно фундаментальное качество того, что именуется стрессом: это не что иное, как совокупность вопросов или сложный вопрос, не имеющий ответа. Задача без разрешения – вот, что давит на сознание человека в условиях стресса. То есть, человек, испытывающий стресс, одновременно испытывает форму интеллектуальной беспомощности, выражающуюся в изменении его физического или соматического состояния. И как наиболее простейшее решение, многие люди предпочитают конфронтированию с собственным сознанием прием стимулятора. Но можно ли решить задачу приемом таблетки?
Вместе с тем, положительным моментом при работе со стрессом всегда может быть его осознание как на уровне восприятия, так и интеллекта, попытка взглянуть на его причины и движущие силы с разных позиций и перспектив. Одна только данная установка способна примирить человека с самим собой вне зависимости от стрессо-образующей ситуации, в которой он оказался, поскольку в человеческой природе – том самом «уравнении со множеством переменных» – более, чем в любой из сред, для поиска решений необходимо введение таких переменных и работа с ними.
РАБЫ ЖЕЛУДКА – ПСИХОЛОГИЯ ГОЛОДА И ПИЩЕВОЙ ИНСТИНКТ
Стремление к утолению голода – возможно, одна из наиболее фундаментальных потребностей не только человеческого, но и любого другого живого организма, за исключением, разве что, размножения. Но здесь, как и во всем прочем, поверхностное сравнение с другими видами не выдерживает долгой критики, поскольку человеческая природа привносит в потребности, заложенные живой природой всегда нечто большее. Иными, словами, у человека голод – далеко не всегда именно голод, размножение – именно размножение, и так далее.
Поскольку человеческая природа имеет не только онтологические основания, но и гносеологическую направленность, голод также имеет лишь свою основу в удовлетворении потребности в энергии. В более широком смысле, он стал частью мышления и чувств, культуры и цивилизации.
Современный человек, в отличие от своих предков, даже еще не столь далеких, привык к изобилию и разнообразию. Причем и первое и второе (речь сейчас идет не только о продуктах питания) должно постоянно улучшаться, совершенствоваться, а доступ ко всему этому – облегчаться. При современном уровне средств транспортировки и коммуникации не только продукты, но и идеи, связанные с разнообразием и видами питания, циркулируют в пределах Земного Шара в невиданных доселе масштабах. И тем не менее, как свидетельствует ООН, голод до сих пор «не побежден».
Конечно, первое, что приходит здесь на ум, это так называемые «проблемные страны», где в силу конфликтов и природных катастроф каким-то образом вышеозначенное изобилие не смогло состояться. Однако голодают люди не только там. Более того, голод становится фактором массового сознания, не будучи даже осознанной экзистенциальной угрозой. Его элементами и символами манипулируют масс-медиа, его «имидж» создается, воспроизводится и поддерживается, он участвует в политике и социально-экономических отношениях, и т.д. В чем же ту дело?
В современном мире одним из важнейших критериев так называемой «безопасности» служит доступ к продуктам питания. В контексте современных экологических проблем выясняется, что наибольший парниковый эффект создается именно в сфере производства и потребления этих продуктов. Это означает, что объем их реального производства на порядок выше любой другой отрасли. Настоящее «золото» современности и его «энергетика» – это еда. Современный мир заинтересован в безграничном совершенствовании потенциала воспроизводства продуктов питания при уменьшении издержек и увеличении охвата потребителей всех видов.
Наряду с этим, в массовой культуре широко пропагандируются парадоксальным образом противоположные стереотипы, связанные с ограничением в еде, когда «голод» трансформируется в «голодание». Это еще один, и весьма показательный, пример того, как в человеческом мире (и сознании) феномены естественного порядка подменяются искусственными, а то, что видится изначально как «угроза безопасности» начинает переосмысливаться и подаваться как форма «здоровья», «самосовершенствования», и даже «физической культуры и спорта».
Стимулируя проявление свободы, современная цивилизация создала массовый вариант «пресыщения в голоде» или «голодного пресыщения», когда, с одной стороны, хорошим тоном считается самоограничение в том, чего по-видимому безграничное количество, а с другой стороны, постоянного поиска «чего-то нового», неудовлетворенности или от количества, или от качества предоставляемого выбора, возбуждение интереса к удовлетворению такой потребности вкусов, которую до этого казалось «невозможным» удовлетворить.
Такая ситуация непрерывно воздействует на человеческую психику, которой одновременно хочется сбежать и скрыться от изобилия выбора, а с другой стороны не хочется «отстать» или «недополучить». Это один из основополагающих стрессо-образующих факторов современности. Внутренний раздрай у каждого человека индивидуален, но в любом случае он постоянно провоцируется противоположными желаниями и устремлениями, многие из которых, на самом деле, внушаются, а не выбираются самим человеком.
В результате, пресыщенный человек с удивлением ощущает, что он голоден. Голоден от неудовлетворенности. От того, что он постоянно чувствует, что его где-то «обманывают», что ему что-то «недодают». Для него уже гораздо важнее обладание продуктами питания, чем их реальное потребление, ценность которого в традиционном смысле он давно утратил. Он не верит инстинкту, поскольку он соподчинен тому, что творится вокруг, а не внутри самого человека: он ест, когда вокруг едят, или потому что «так принято», или чтобы «показать» и «доказать» кому-то что-то, а не потому что ему действительно надо. Он перестал быть благодарным за еду, какой бы она ни была. И наконец, он стал настолько «голоден» в своей «скуке», что начал систематически «недоедать». Просто потому, что ему все равно, что будет с продуктами питания, не употребленными им, далее. Это «недоедание пресыщения» – исключительный психологический феномен той эпохи, когда борьба против традиционных ценностей и отказ от них дошла до своей экзистенциальной точки.
ИНСТИНКТ САМОСОХРАНЕНИЕ – ВЕЧНОЕ БЕГСТВО
Конечно, как и у любого другого существа в живой природе, у человека есть первичный и доминантный инстинкт самосохранения. Однако что есть самосохранение в контексте особенностей человеческой природы самой по себе? Что человек «сохраняет» и почему? Где самосохранение незримо перешагивает грань инстинктивного, то есть, неконтролируемого сознанием, да и не нуждающегося в таком контроле, и переходит в противоположную область? Наконец, каковы производные человеческого опыта самосохранения и в чем их самоценность? Ответить на эти и другие, смежные, вопросы, не так-то просто.
Самосохранение, конечно, начинается с физического уровня, и лишь затем движется в сторону психики, о чем говорит наглядно вся история эволюции жизни на Земле, в которой человек – наиболее сложное и тонко творение. Сам термин подразумевает автономность, подобно тому как и организм обладает собственными формами и структурой, сохранение его на каждом уровне нуждается в собственных механизмах регуляции. В принципе, любой орган и функция, процесс и интенция внутри каждого живого организма создается с уже заложенной уникальной и только им свойственной способностью к самосохранению.
В этом смысле, самосохранение имеет статическую константу и динамическую совокупную величину. Иными словами, это заданные параметры, в пределах которых функция сохранения может быть реализована, включая необходимый для этого энергетический потенциал. В другом случае это также сумма раскрывающихся инвариаций, возможностей тех реакций на разнообразные вызовы, которые стимулируют, поддерживают и даже развивают далее способности сохраняемой единицы. Рассматриваемый под таким углом инстинкт самосохранения становится триггером эволюции в буквальном смысле слова.
По сути, организм есть сумма самосохранений, определенным образом соподчиненных, структурированных и взаимодействующих в относительно автономном режиме. Для того, чтобы самосохранение организма было идеальным, ему надо предоставить возможность сбалансировано осуществлять подобное «сотрудничество», где разные взаимодействующие единицы имею все необходимое для автономного функционирования, без того, чтобы быть вынуждены проявлять элемент насилия и вторгаться в сферы ответственности друг друга. Такая же синергия, очевидным образом, характерна и на уровне общественных отношений. В таком случае самосохранение зависит от четко очерченных компетенций и сфер реализации ответственности внутри каждой подсистемы.
Но, как это ни парадоксально, когда речь заходит о человеческой личности, ее самосохранение будет заметно отличаться от того, что составляет самосохранение живого организма. Более того, здесь между личностью и организмом назревает очевидный разлад: часто там, где начинается самосохранение личности, заканчивается самосохранение организма, и наоборот. Причина этого в том, что здесь мы наблюдаем ту самую границу между инстинктом и мышлением, иррациональностью и рациональностью, и т.п. В более широком же смысле – это воплощенная в живой материи фундаментальная дихотомия бытия и сознания.
Дело в том, что в отличие от бытия, сознание имеет выбор, и этот выбор обязан быть обоснованным и мотивированным. При этом, здесь есть еще один важнейший нюанс – а именно, с каких позиций, субъективных или объективных, сознание стремится к подобному обоснованию и мотивации. Часто внутри одного отдельно взятого случая отношения к действительность субъективные и объективные факторы в сознании переплетаются. И тогда выбор стоит за тем, что сохранять: объективность за счет субъективности, или наоборот.
Инстинкты всегда объективны, поскольку они рефлексивны. Но рефлексия сознания противоположна по направленности физической: она предполагает и обосновывает реакции до того, как они провоцируются внешними условиями. Это одна из причин того, почему часто люди не слушают свои инстинкты. Ведь человеческое сознание – это единственное реальное место, куда человек может скрыться, убежать из враждебного и пугающего своей непредсказуемой «небезопасностью» физического мира. Вместе с тем, физическая, объективная реальность, часто наказывает таких «беглецов».
Человеческая природа всегда существовала, и будет существовать до конца времен в споре с объективной реальностью. И поэтому для личности самосохранение всегда будет означать в первую очередь стремление к сохранению в сознании того, что способно быть альтернативой физической объективности, а следовательно, она будет целенаправленно и часто намеренно делать то, что противоречит физическому самосохранению. Так человеческое сознание пробует границы «дозволенного», стремясь к реализации полноты внутренней свободы, заложенной в своеобразии автономности человеческого сознания, как самосохраняющейся величины.
Однако, убегать от таких устремлений сознания, как показала историческая практика, не менее разрушительно для человека, чем полностью следовать им. Ведь мир человеческих инстинктов не менее своеобразен, чем то самое сознание, которое, казалось бы, их оспаривает.
СТАДНЫЙ ИНСТИНКТ – ПОЛЬЗА ОТ ОБЩЕНИЯ ИЛИ МАССОВОЕ ЗАБЛУЖДЕНИЕ?
Как любому социальному существу, человеку изначально свойственны инстинкты, связанные с феноменом общения, причем не только такого, которое приводило бы к простому объему экзистенциально важной информации, но также такой, которая непосредственно не связана с выживанием и удовлетворением базовых инстинктов. В связи с тем, что человеческие потребности в неэкзистенциальной информации неизмеримо больше, чем у любой другой формы жизни, ассоциации людей возможны по безгранично большому количеству критериев.
Именно это качество и особенность формирует базу для современного мира коммуникаций, которые, благодаря развитию технических средств, становятся одновременно как непосредственными, так и опосредованными, позволяя участвующему субъекту управлять своими возможностями, ориентируясь в великом множестве предоставляемых ему технических опций.
Современный человек, в отличие от всех своих предков, может быть одновременно членом самых различных сообществ, и более того, вариировать степень и интенсивность своего участия. Он также может – чего не было никогда ранее – участвовать в сообществах таким образом, чтобы максимально держать их на расстоянии и даже анонимно воздействовать на их функционирование при минимальной совокупной вовлеченности. Это, с одной стороны, увеличивает и подчеркивает столь желанную для творцов современности автономию личности, а с другой интенсифицирует одновременно все возможные сферы контактов.
Иными словами, человек из существа группового в течение веков постепенно эволюционировал, чтобы в момент актуализации современных тенденций развития, как бы «раздвоиться»: то есть, стать одновременно атомизированным с одной стороны, и массовым с другой. В настоящий момент исторического развития эти две последние черты взаимодействуют на уровне индивидуального сознания и восприятия, и эксперимент еще далек от своего однозначного завершения.
Тем не менее, человек по-прежнему инстинктивно тяготеет к участию, а следовательно, нуждается в групповом взаимодействии, в социализации и реализации среди множества себе подобных. Более того, история личностно-исторического «раздвоения» (особенно явственно в 20 в.) убедительно показала, как далеко индивид может зайти, если его личностность и социальность не просто отделяются друг от друга, но противопоставляются. Особенно эта тенденция выглядит угрожающе, если обезличенные системы (государство) начинает целенаправленную политику стимулирования такого противопоставления как в социализации индивидов, так и по отношению к выстраиванию всей полноты общественных связей, предпочитая массовость личностности.
Стирание изначальных традиционных и естественных групповых связей, критериев и границ и переход к современной дихотомической модели способствовал высвобождению «стадного инстинкта» в качестве не соподчиненной функциональной единицы психологии и поведения, но самоценной субстанции в контексте сознания. «Стадность» стала частью культуры и контр-культуры (в зависимости от основополагающих трендов внутри каждого отдельно взятого общества). Она, будучи внешне символом отказа от личностности и подчинения воли некоему «общему делу», приобрела характер точки дискурсивности в исследовании человеческой природы и поиска свободы в современных условиях.
Кроме того, встал вопрос о правильности суждения на уровне так называемого «массового сознания», которое, будучи фактически усредненной величиной, суммирующей объем индивидуальных сознаний, по сути подменило собой традиционное мышление и восприятие, когда последнее лишилось своего основанного на прошлом опыте авторитета. Теперь «общепринятое» перестало обязательно быть традиционным. Оно могло не быть преемственно связано с прошлым, отрицать конвенциональные авторитеты, не признавать и даже разрушать моральные ценности, выстраивать такие отношения, которые ранее отрицались и запрещались, а теперь претендовали на установление собственных «пост-традиций».
Утверждение об «абсолютной правоте» в таких условиях, с одной стороны, декларировалось с точки зрения личностности и субъектности, а с другой – наоборот, массовости и объектности. При этом источник такой «правоты» мог быть либо внешним (нео-авторитет пост-традиционного типа), либо внутренним (рефлексивный мотивированный отказ от традиционных ценностей и воззрений). Характерным парадоксом таких экстремумов явилось то, что актуализированная подобным подходом «гипер-личностность» претендовала на «правоту» в условиях абсолютного подчинения «масс», в то время как «гипер-массовость» провозглашалась носителем опять-таки «абсолютного» авторитета по отношения к каждой отдельно взятой личности.
Инстинкт в качестве фундамента такого развития незаметно отошел на задний план. Ведь в итоге оба подхода претендовали именно на осознанность своих позиций. Они отрицали какое-либо влияние на себя со стороны инстинкта. И провозгласив такой отказ, они отвергли и присущий инстинкту элемент самосохранения и самоконтроля.
ЖАДНОСТЬ И БОРЬБА ЗА РЕСУРСЫ
Инстинкт приобретательства и чрезмерная жадность. Миф об ограниченности ресурсов.
Приобретательство, как это ни странно может прозвучать, имеет свои основы глубоко в фундаментальных инстинктах, присущих любому живому существу. В то время, как у всех прочих форм жизни удовлетворяются только моментальные запросы в рамках этих базовых и нстинктов, человек требует их удовлетворения в соответствии с целым рядом факторов, сплетенных в весьма причудливую и замысловатую цепь последовательностей, где причины и следствия питают и поощряют друг друга, будучи в каждом конкретном случае глубоко индивидуальными.
Действительно, если мы посмотрим на приобретательство и жадность непредвзято, то окажется, что «неутолимость» человека всегда связана с экспансией его личности и изменениями его представлений об окружающем мире и самом себе. Потребности формируются и удовлетворяются всегда асимметрично, и влечение к кому-либо или чему-либо также взаимодополняют друг друга. Но в любом случае, ключевой проблемный вопрос здесь – это так называемое «чувство меры».
Что же есть эта таинственная «мера», и может ли человек ее иметь? Ответ на этот вопрос зависит в первую очередь от того, насколько развито у человека сознание. Осознание потребностей с одной стороны и самосознание с другой встречаются в точке равновесия, когда человек видит ограничения объективного характера как для своих устремлений владеть, так и своего качества, как владельца. Только на этом уровне в дело может вступить этическая составляющая. Если же такого взаимодействия на уровне личности нет, аппетиты человека продолжают определять его поведение и поступки.
Мотивация в стремлении к обладанию первично носит онтологический и экзистенциальный характер, требуя от человека для достижения базовых целей определенных приобретений, имеющих вес не только в его глазах, но и в глазах окружения, а также исходя из ситуации в объективной реальности. Даже если человек стремится к удовлетворению таких потребностей, еще не достигнув определенного уровня такого обладания, он будет пытаться сделать это параллельно, что может со временем привести к отрицательным, а порой и непоправимым последствиям.
Если уровень развития человека низок, то он будет соотносить горизонт обладания и соответственно своих аппетитов и запросов с тем, что в среднем ему предлагает среда его обитания. Такой человек хочет того, что хотят остальные потому, что в их глазах это будет иметь какое-то значение. Он не будет, как правило, задавать вопрос о долговременном характере той ценности, к которой направлены его устремления, равно как и о ее самоценности. Таких категорий в его мировосприятии быть не может, ведь пространство сознания определяет время, и если это пространство сужено, ценность представляет только короткий и близкий момент времени.
В современных условиях, когда коммуникация достигла максимума распространения, такие массовые клише сознания являются самовоспроизводящимися и не ограниченными ареалами распространения, как в прошлом, а значит, стремление к обладанию тем, что общепринято, также становится массовым. Поскольку современная цивилизация стимулируется в своей экспансии спросом и предложением товаров и услуг, большинство людей постоянно стремятся к приобретению не потому, что это им действительно жизненно необходимо, а потому что сама концепция жизненной необходимости поменялась настолько, что обрела самобытие и диктует свои запросы автономно от самого человека.
В современном мире понятие «жадности» в традиционном смысле поэтому также утратило смысл, поскольку жадность стала общепринятым и системным элементом, обязательным для всех, кто хочет «преуспеть» – то есть своевременно и даже с опережением восполнять лакуны обновления в структуре своего платежеспособного спроса. Современный «жадный» вовсе не «жаден». Он участвует в гонке, стимулирующейся его собственным сравнением с окружающей средой. Он выполняет нормативы вместо реального удовлетворения потребностей.
Проблема распределения ресурсов в контексте такой «гонки» будет зависеть от осознания разных способов структурирования и направленности всей совокупности удовлетворяемых потребностей. Такая переориентация на самом деле происходит всегда, но поскольку ее масштабы постоянно экспоненциально растут, и время, нужное в каждом конкретном случае, диверсифицируется, обычному индивидуальному сознанию трудно уследить за данным процессом, и результаты таких переориентаций могут оказаться заметны только в длительной ретроспекции.
Как правило, наиболее активный и массовый спрос на те или иные активы наблюдается тогда, когда их ресурсы, технологии, рынки, и т.п. – а в более узком смысле, потребности и мотивации, их стимулирующие – уже устаревают. Ведь массовое сознание, даже в условиях системной «жадности», продолжает оставаться инерционным, ведь оно не перестает быть усредненным. И пока обычные «потребители» стремятся в одном направлении, жизнь незаметно для них уже развивается в другом – часто совершенно противоположном.
ИНСТИНКТ ПРОДОЛЖЕНИЯ РОДА И НАЗОЙЛИВОЕ ПОЛОВОЕ ВЛЕЧЕНИЕ
Как один из фундаментальных и экзистенциальных инстинктов, размножение в человеческой «интерпретации» также выглядит гораздо более многолико, чем у любой другой формы жизни. В первую очередь, у человека присутствует нечто более, чем просто воспроизводство, поскольку он обладает способностью к получению наслаждения через процесс спаривания. С одной стороны, такая способность связана с тонкой и многогранной организацией человеческой живой материи, с другой стороны в дело вступает сознание. Оно несет в себе мощнейший творческий потенциал и нуждается не только в обретении самобытия и даже субъектности, но и вывода физиологии воспроизводства и размножения на уровень принципиально иной, питающий творчество самого сознания в бесконечных инвариациях.
Именно так актуализируется «сексуальность», которая представляет собой уже больше чем изначальную онтологическую потребность и переходит на гносеологический уровень самопознания в проекции к познанию природы и окружающего мира. Сексуальность есть не естественная форма отношений и поведения, но уже форма культурного мировосприятия, особый «угол зрения», который мог актуализироваться только и исключительно в рамках человеческой природы как побочный элемент и эффект процесса самопознания.
Важнейшим элементом актуализации сексуальности по отношению к воспроизводству является ее отделение от последнего через признание и обоснование необязательного характера половых отношений как механизма размножения. Такое фундаментально важное заключение, тем не менее, является частью общей тенденции отказа от природных паттернов с одной стороны и традиций с другой с целью актуализации собственно того, что является человеческой природой в себе.
Традиция нацелена на передачу по наследству опытности сознания и восприятия, накапливаемого в поколениях. Она связана с понятием «постоянства» и «неизменности». Современная цивилизация намеренно ищет отхода от обоих данных критериев, что также связано и с представлениями, связанными с воспроизводством и размножением, поскольку они всегда были основой для традиции и даже примером для ее собственной актуализации.
Эксперимент с сексуальностью постоянно продолжается. Он уже давно вышел за рамка разговоров о семье, браке, продолжении рода. И это отношение было на самом деле заложено уже достаточно давно в работах либертинов, которые, как и прочие философы-материалисты, предрекали радикальный отказ в будущем от всех форм традиционного мышления и поведения. Это также было связано и с попытками обоснования отказа от института собственности в его традиционном понимании, поскольку брак в первую очередь всегда представлял собой утверждение во всех формах института собственности, частью которого всегда было воспроизводство.
Так в современном мире воспроизводство и размножение форм материальной и духовной культуры вступило в новую фазу. Оно было очищено от смысловых и мотивационных составляющих традиционного мышления и восприятия. Этот новый мир представлений вот уже в течение многих поколений неизменно распространяется и прививается на всем пространстве Земного шара, используя все новые и новые формы коммуникации.
Точно так же и сексуальность как манифестация воспроизводства, очищенного от воспроизводства и размножения, очищенного от размножения, была выведена на уровень коммуникации. Она неизменно является элементом любой из ее форм, играя стимулирующую и провоцирующую роль, присутствуя в вербализации самых разных уровней контактов, наполняя собой символику и продвижение все новых и новых продуктов цивилизации.
Вместе с тем, институты традиционного общества продолжают сосуществовать с этим экспериментальным измерением. Они оказались гораздо более живучи, чем могли предположить адепты механического материализма и их последователи. Более того, они также впитывают в себя парадоксальным образом те тенденции, которые провоцируются их собственным «зазеркальем».
Поскольку ни воспроизводство, ни размножение никуда не делись из жизни, да и не могут деться, такие формы ценностных «амальгам» интересно наблюдать и анализировать в их динамике, насколько она может быть представлена взгляду стороннего наблюдателя. Брак как форма коммуникации – наиболее явственная из таких форм, представленная в разных современных культурах во всем разнообразии. Формы полового поведения превращаются в формы поведения сексуального, где природа полов и их взаимоотношений проигрывается «от противного».
Культура «сексуальной революции» показательным образом проделывает тот же путь, как и другие формы «революционной» культуры: она основывается на «разрешении» того, что потом должно «регулироваться». Однако такое «регулирование», в итоге, основывается на усредненной «воле большинства», а значит рано или поздно приходит к ограничениям и запретам. Иными словами, получается, что освобождение от запретов было осуществлено с целью реализации свободы для их возвращения, но на новых основаниях. Это подтверждает развитие современного права в цивилизованных странах, с одной стороны поощряющих аномальные формы сексуальности, а с другой обосновывающего манипуляции браком.
РОДИТЕЛЬСКИЙ ИНСТИНКТ И ГИПЕРОПЕКА
Современная цивилизация постоянно переосмысливает связи внутри семьи с целью регулирования процессов взаимоотношений между разными поколениями и половозрастными группами в таких условиях, когда давление внешней среды становится все интенсивнее. Действительно, современные семейные отношения есть еще одна – из многих – форм коммуникаций, и ее «проигрышная» сторона заключается в том. Что в рамках семейных ценностей продолжается непрекращающийся дискурс того объема ценностей, которые являются традиционными, с теми, которые данную традицию оспаривают и претендуют на ее замещение.
Современная смена ценностей уже давно асимметрична смене поколений. В рамках жизни одного и того же поколения происходит такой объемный процесс переоценки ценностей, что несколько поколений в рамках одной семьи не только плохо поспевают за ним, но и с трудом осуществляют дискурс внутри семьи по поводу как самого растущего объема, так и его составляющих. Это приводит к разнообразным и неоднозначным последствиям: с одной стороны, представители разных поколений все больше времени уделяют внимание внешним вещам, с другой стороны, у них становится все меньше общих тем для соприкосновения внутри семейного сообщества. Так атомизация современного сознания переносится на внутрисемейную коммуникацию, определяя ее долговременные критерии, и результативность.
Как и во внешнем мире, внутрисемейная коммуникация становится не только межгенерационной, но и соотносится с разнообразием и возможностями средств. В этом смысле все меньше разницы видно между тем, как коммуникация осуществляется вне семейных границ, и тем, как она проявляет себя внутри них. Все больше времени современные люди проводят в автономном и даже анонимном информационно-коммуникативном пространстве, и интенсивность использования такого времени не приводит к росту реальной близости между субъектами коммуникации. Наоборот, налицо стремление все более отгородиться от непосредственного общения, ограничить его и, что не менее важно, найти аргументы и обоснования в пользу такого ограничения.
Как следствие этого, поколения внутри одной и той же семьи нередко отчуждаются друг от друга по разным ценностным критериям. Переставая своевременно реагировать на постоянный процесс смены параметров и критериев ценности, представители поколений оказываются уже представителями не только субкультур, но даже уже отдельных культур по отношению друг к другу. Это своеобразие накладывает отпечаток и на взаимодействие половозрастного характера, в первую очередь между людьми, находящимися в браке или даже готовящимися к вступлению в брак. Это также одна из важных причин стимулирования в современных обществах идей, связанных с контркультурами разного сорта.
Современный «культ молодости» подогревает эту тенденцию. Родители приучаются к мысли о необходимости поощрения автономности их детей, в то время как автономность на уровне детского сознания и восприятия выливается в форму отказа от форм естественного общения с родителями. Таким образом, и здесь формы инстинкта заменяются на формы сознательного моделирования. Однако, как и в других случаях, от природы не так-то просто уйти. Все равно родители продолжают ощущать то, что ощущали их далекие предки, вне зависимости от культурных и традиционных оснований, а дети – стремиться к осуществлению своих многообразных связей с родителями и предшествовавшими поколениями. Но поскольку осознание всего этого постоянно подвергается самому разнообразному противоположному влиянию, люди чувствуют личностный разлад, который лишь наиболее сознательные личности способны обоснованно объяснить.
Ведь для того, чтобы достичь уровня такого объяснения, в современном мире нужно уметь проследить самые разные влияния вплоть до их источников, выявить причинно-следственные связи. И делать все это можно, только абстрагировавшись от собственной ангажированности и предпочтений, предубеждений и предрассудков – то есть, стимулируя в себе объективность. А трагедия в том, что для такого сложного дела требуется то самое время, которого у современного атомизированного человека просто может не быть.
Современные родители, как и современные дети, являются заложниками многоуровневого эксперимента по исследованию и трансформации человеческой природы. Подразумевается, что в результате этой трансформации человеческая природа во всех проявлениях будет оптимизирована. Поэтому внутри семьи разные поколения более не знают, как обращаться друг с другом: гипер-внимание и забота с одной стороны конфронтирует с отчуждением и непониманием с другой. Поощрение «самостоятельности» сосуществует с попытками тотального контроля с целью «уберечь» от тех или иных последствий.
В более широком плане – это все попытки выстроить свои модели поведений или даже «квази-традиции» там, где реалии уже перестали быть реальными, а виртуальность еще не осознала себя до такой степени, чтобы заместить ее. Это тот же эксперимент со множеством неизвестных, результат которого невозможно заранее просчитать.
ОТВРАЩЕНИЕ
Зачем мы испытываем отвращение, неприятие, отторжение?
Отрицательные эмоции нужно отличать от отрицательного отношения. Эмоции воплощают реакцию первичного характера на некоторые одномоментные происшествия. Они рефлекторны и их опыт может лишь учитываться в дальнейшем сознанием с целью коррекции поведения либо условий окружающей среды. Отношение же основано на чувствовании, которое гораздо более сложно по своей структуре и включает многомерный опыт эмоционального порядка, помноженный на интеллектуальную рефлексию.
Действительно, рефлексы и рефлексию разделяет пропасть, и нередко рефлексия не просто не исходит из простой суммы эмоционального опыта, но подвергает ее сомнению, отвергает ее корни и движущие силы, отрицает ценность ее опыта. Кроме того, рефлексия лонгитюдна: она требует нередко весьма длительного времени для актуализации и развития, а итоги ее могут быть лишь промежуточными.
Первичные эмоциональные реакции могут быть либо позитивными, либо негативными, и простейшая реакция на них может быть связана, соответственно, либо с приятием, либо с отторжением. При этом приятие может означать самосохранение, развитие, воспроизводство, а неприятие – нечто обратное. Приятные эмоции есть движущие силы симпатических рефлексов. Тех самых, на которых основывается современная цивилизация с эпохи Нового Времени.
Вместе с тем, парадоксальность человеческой природы уже на этом уровне учит нас, что отнюдь не всегда то, что нам приятно, нам полезно, и наоборот. Преодоление негативных эмоций – вот, что всегда двигало вперед развитие человечества, а превращение их потенциала в позитивный обуславливало расцвет и доминирование на протяжении длительного времени тем, кому это удавалось.
Негативные эмоции есть тот потенциал развития, который фокусируется в идее преодоления через осознание причин, движущих сил, последствий. Иными словами, это осознание и претворение эмоций в отношение. Только развитие восприятия с одной стороны и сознания с другой способно осуществить трансформацию рефлексов в рефлексию, совокупности событий в процесс. Но это то, что требуется всегда, на каждом отрезке жизненного пути и отдельных индивидов, и целых сообществ.
По ходу развития люди претерпевают постоянные изменения своего мировоззрения в связи с переменой жизненных условий и обстоятельств. По сути, обычно, ни у кого, ни одно из состояний – будь то вершина преуспевания или дно падения – не длится сколько-нибудь долгое время. Память обычно фокусируется на отдельных фрагментах целого, фиксируя его, и уже, исходя из этого, диктует общую ретроспективную картину. Но люди часто склонны забывать большую часть процесса, и концентрироваться на результате.
Современный мир построен на иных основаниях: он стремится погрузиться в процесс превращений, делая результаты атомами концепта результативности. Поэтому то, что в конвенциональном восприятии может трактоваться как «стресс», в современном смысле есть норма. Такое мировоззрение исходит из относительности ценностей и стремления к обладанию ими, ставя последнее в зависимость от общей конъюнктуры потребления и интенсивности ценностного водоворота.
Современный человек, по сути, ничего уже не ненавидит до конца, не отрицает и не отторгает. Его приучают день ото дня к тому, что даже в отвратительном есть приятное, в ненавистном – желанное, в отторгаемом – притягательное. Более того, его побуждают разными способами к тому, чтобы постоянно упражняться и практиковаться в таком подходе к жизни, который резко контрастирует со всем миром конвенциональной морали прошлого.
Тем не менее, как и все прочее в современном мире, это ни что иное как эксперимент с человеческой природой. Человек нуждается в том, чтобы иметь в жизни некую опору, постоянство, константу, с которой он может соотносить свои мысли и поступки с тем, чтобы находить зло и добро, правильное и неправильное, прекрасное и безобразное, и т.п. Как бы ни стремились адепты «постмодернизма» к полному устранению дихотомического мышления, оно коренится в самой природе этого мира. Относительность также не может быть абсолютной.
Люди все равно, как и в прошедшие эпохи, отвергают, или принимают, и с этим придется всякий раз считаться, пробуя на прочность тот или иной «бастион» традиционализма. Не случайно, до сих пор, несмотря на то, что основы современного отношения к миру и человеку были провозглашены столетия назад, а современные коммуникации делают возможным донесение их до наибольшей когда-либо бывшей аудитории, влияние традиционных ценностей по-прежнему велико, а часто даже определяющее.
Люди отторгают и не принимают то, что противоречит природе, а значит, ведет к подрыву выживания, воспроизводства, развития, сохранения жизни. Это не что иное, как укрытые в разнообразии культурно-исторических оберток фундаментальные инстинкты, которые живут своей собственной жизнью, и время от времени напоминают о себе неумолимо и жестко, принуждая человечество к бесконечной позитивной рефлексии на основе негативного рефлекторного опыта, преломляемого каждый раз через расширяющуюся универсальную призму Цивилизации.
ГОРДЫНЯ, ЗАВИСТЬ, ГНЕВ И АГРЕССИЯ
Как нам мешают гордыня, зависть, гнев и агрессивность?
Самолюбие – это естественное человеческое качество, связанное в первую очередь с тем, как личность человека самоактуализируется. Этот процесс требует очерченных границ того, что принято считать индивидуальностью или «я». Эта величина складывается из многих величин, нов первую очередь она покоится на естественном физическом балансе организма как целостности, свойственном любому живому существу.
Таким образом, основу самолюбия в данной связи составляет тот самый инстинкт самосохранения, который является фундаментальным. Личность человека же – это не просто самосохраненная физическая субстанция во времени и пространстве, но заключенное в этой живой оболочке сознание. Оно имеет свой собственный код самосохранения, требующий постоянного питания, ухода, заботы и условий для развития. Поэтому самолюбие есть осознанная форма самосохранения, переведенная в плоскость сознания из восприятия.
Тем не менее, сознание вырабатывает свое собственное самовосприятие, порой не связанное с физическими органами чувств, и даже эмоциями. Для этого требуются чувства и мысли. Самолюбие, которое находится во внутреннем балансе, покоится на осознании человеком как первых, так и вторых и умении соотносить их в самых разных жизненных ситуациях. Это своего рода критерий личностной стабильности, который потенциально доступен каждому человеку, но на деле должен быть постоянно развиваем с осознанных позиций.
Если личность человека дисбалансирована, или недостаточно развита, человек начинает проецировать самолюбие вовне в качестве компенсаторной агрессии. Это проявляется как механизм замещения, когда личность, уверенная в собственной самодостаточности, на самом деле ее не ощущает и по той или иной причине хочет сразу достичь того, что «исправит» ситуацию и сделает ее самодостаточной без дальнейших сложных усилий. Кроме того, такой человек будет ощущать угрозу со стороны всех, кого он подозревает либо в обладании тем, чем он не обладает, либо в попытке использовать его ущербность против него с какой-либо целью.
Отсюда рождается гордыня. Она обычно представляет собой болезненное и аномальное состояние. Исключение составляет то, что можно определить как «культуру гордыни» – когда она изначально и намеренно вводится сознанием в качестве необходимого ориентира ценности и элементом поведения, чтобы провоцировать от членов социума соответствующих форм поведения, побуждающих их к действию.
Современный цивилизованный мир замешан на гордыне и распространяет ценности самолюбия во всех формах повсюду. И самолюбие, и гордыня, при этом, должны находиться «под контролем»: их формы и методы реализации задаются доминирующей культурой, а эксцессивные проявления купируются обществом и государством. Благодаря этому развивается мир потребительства, ведется гонка за «уровнем жизни» и доходов, оцениваются достигнутые результаты и ставятся новые приоритеты. В области конвенциональной морали провозглашается, что самолюбие это «хорошо». Гордыня не всегда так оценивается. Но считается, что естественные формы регуляции общества (поощрение и отторжение), а также институт права способны регулировать ее проявления. К таковым, прежде всего, относится зависть, гнев, агрессия.
Гнев порождается накалом отрицательных эмоций по поводу необходимости терпеть что-либо, противное природе той или иной личности. Как правило, гнев выражается в открытых формах, – то есть это означает, что терпение дошло до последнего предела, и самоконтроль сломан. У разных людей – в зависимости от градуса самолюбия и особенностей характера – этот предел локализуется по-разному. Иной готов вспылить, не долго думая, а другой может продержаться долгое время. Но в любом случае, гнев является выражением того, насколько воля человека крепка, мотивация сильна, а обстоятельства экстремальны.
Зависть также как и гнев есть чувство низкого порядка, но в отличие от гнева, зависть часто носит скрытые формы. Та энергия, которая могла разрешиться во всплеске гнева, загоняется вглубь. Однако она также питает разрушение – и завистника, и его объекта. Однако есть и фундаментальное отличие. Зависть, в отличие от гнева, нельзя локализовать. Она может проявляться по отношению ко всему, и часто завистник даже не осознает сам, что завидует, либо убеждает себя, что это не зависть, а что-то еще. Такой человек в любом случае чувствует свою ущербность – даже не «несовершенство», что было бы объяснимо для самолюбия. Ущербность подразумевает ощущение униженности и оскорбленности. И не важно, что в реальности этого может не быть. Завистник, в отличие от гневающегося, не нуждается в объективной действительности: он вполне способен создать ее для себя, поверить в нее, и начать борьбу с собственными фантомами.
Агрессия же представляет собой то состояние, когда зависть и гнев соединяются воедино, чтобы нанести удар максимальной силы. Это сгусток негативных эмоций и идей, приобретающий силу урагана, постоянно питающегося ростом градуса напряжения и температурой накала, помноженных на объем доводов, мотивов и событий. Агрессия также не бывает быстрой: она требует времени развертывания, и угасает не скоро.
САМОУТВЕРЖДЕНИЕ И САМОРАЗРУШЕНИЕ
Воодушевление – Самоутверждение и Смущение – Самоуничижение
Мотивация человека и есть в определенном смысле его реальная жизнь. Мотив означает одновременно сам поиск и обоснование его, оправдание действия и его интенсивность, целенаправленность и результативность. Мотивацией пронизаны первые шаги каждого индивида; она сохраняет свою собственную актуальность до последней минуты.
Именно собственную актуальность – поскольку в ней заключена самоактуализация человеческой воли: процесс, основополагающий для выстраивания человека как личности. По мере развития личности ее воля также претерпевает последствия расширения мотивации: воля требует реализации мотивов в действиях и результатах, а также подтверждения ценности как первых, так и вторых.
Человек утверждает систему собственной мотивации, постоянно модифицируя ее. И в ее рамках он осознает собственную, уникальную самоценность. Она, в свою очередь, и есть цель самоутверждения, ибо человек утверждает и утверждается одновременно, беря за центральную ось всего систему собственной мотивации.
Мотивация связана с понятием энтузиазма как этического императива в построении личности. Человек должен не просто мотивировать себя, но и получить рефлексию своей мотивации в социуме. Мотивация есть дискурс, коммуникация, и одновременно диалог с собственным «я». Обосновывая мотивы, человек всегда движется «наощупь»: он пробует, куда может ступить и как далеко при этом может зайти.
Не просто для личности мотивировать себя при помощи определенного набора ощущений или идей. Здесь путь противоположный и парадоксальный: нередко человек в выстраивании своей мотивации движется от идей к эмоциям, а не наоборот. Воодушевление связано с эмоциональной сферой гораздо более, чем можно предположить изначально. Ведь это эмоции, сопряженные с ожиданием и предвкушением будущего. Воодушевляясь, человек начинает путь, итог которого определенным образом «провидит». Он перестает жить в объективной реальности настоящего и учится работать с прошлым – либо переосмысливая его во имя будущего, либо с той же целью отвергая.
Но в любом случае, играя так с природой времени, человек экспериментирует на самом деле с пространственными границами собственного бытия. А поступая так с бытием, он стремится к прорыву в области сознания. И в этом смысле воодушевление может быть опасно, ибо оно тяготеет к априорности утверждения путем эмоциональности в отрицании. Иными словами, это стремление к познанию на грани самообмана. Самоутверждение с риском самоотрицания.
Встреча с жизненными препятствиями всегда привносит коррекцию в мировоззрение любого человека. Он может реагировать на них, либо демонтируя свою мотивацию, чтобы выстроить новую, либо укрывшись в уже существующих клише и пытаясь защищать их любой ценой. В каждом случае объективная реальность проверяет на прочность наши убеждения – включая в первую и главную очередь самоценность как личности. Это последнее связано с характером и является его мотивационной манифестацией. Самоценность личности диктуется в конечном итоге его системой ценности. Именно она, а не физическая оболочка, являет собой главное, что останется и пребудет в мире в форме результатов деятельности человека – носителя данной системы. Она также формулирует суть жизненного эксперимента под названием «личность». От того, какие компоненты и в каком соотношении формируют эту самую «формулу жизни», будет зависеть, как выглядит «решение задачи».
Однако главный этический урок, получаемый каждым вне зависимости от суммы убеждений и испытаний, есть урок смирения. Именно через воспитание такого отношения развивается терпение и прощение, понимание и эмпатия. Это основа для толерантности в высшем смысле слова, связанном с понятием «человечности». Человек приходит к пониманию ценности всего этого, как правило, не сразу. Самолюбие и самоутверждение первично по отношению к данным ценностям – и это само по себе показательно, демонстрируя, что есть начало пути, а что должно символизировать его главную цель. Нередко человеку требуется длительное время и большая сумма испытаний, чтобы понять, насколько все это важно.
На определенном отрезке жизненного пути многие реагируют на страдания попыткой воплощения качеств, отрицающих, в известной степени, как самолюбие, так и самоутверждение. Это выражение глубокого кризиса мотивации, которое может привести человека к отказу от многих сторон собственной личности или даже бегству от себя самого. Человек начинает практиковать самоуничижение и самоотрицание, стремясь через подобные экстремумы нащупать корень собственных неудач и ошибок, и как бы «оправдаться» в своих собственных глазах и глазах социального окружения. Подобный путь должен сопровождаться, однако, искренним стремлением к объективности за счет субъективности, которой такой человек привык отдавать всего себя ранее. В противном случае, он рискует выстроить просто еще одну новую форму ценностного ухода от реальности, и тогда его разочарование и демотивация только усугубятся.
ДУХОВНЫЙ ПОИСК, ЗАГУБИВШИЙ НЕМАЛО ДУШ
Бесконечный духовный поиск, загубивший немало душ.
Духовность понимается прежде всего как врожденное качество одушевленного существа – человека – ищущего себя в окружающем мире, и одновременно ищущего, как разорвать свою зависимость от этого мира и выйти за его пределы. При этом однозначно лишь то, что пределы эти понимаются с точки зрения внешних ограничений для воли человека, его чувств, мыслей, и т.д. Но чтобы понять, как вырваться из пут этой универсальной и всепроникающей «тюрьмы», человеку, прежде всего, следует понять ее внутренние законы, движущие силы, материю и замысел.
Таким образом, получается, что стремление к свободе – главный духовный императив такого поиска – упирается не только в самопознание, но и в познание самого окружающего мира. Другим главным императивом является назначение поиска. Оно подразумевает, что за пределами осязаемого находится предощущаемое – но именно оно и есть высшая реальность по отношению к низшей, и стремлению к ней должен быть посвящен жизненный путь человека.
Представление о «высшем» и «низшем» венчает собой дихотомическое восприятие мира и определяет стремления человеческого духа как производного высшей реальности, временно замкнутой в реальности низшей. Здесь возникает важная проблема того, насколько и в какой степени низшие субстанции сковывают высшее в человеческой природе: где находятся ключи от тех замков, которые предстоит открыть на пути к освобождению? Или, может, нужно не открывать эти замки и двери, а попросту ломать их?
Трагедия в том, что начиная с самопознания, человеческая духовность неизбежно конфронтирует с окружающей реальностью, а если она движется в противоположном направлении, то постоянно сталкивается с неразрешимыми дилеммами на уровне самопознания. Ведь поиск одновременно в двух измерениях, диаметрально противостоящих друг другу по своим внутренним закономерностям, экспоненциально увеличивает количество ключей и замков по мере продвижения вглубь философской «темницы» человечества. Однако, раз начав, уже невозможно остановиться. Надежда становится нескончаемой и последней доступной человечеству мотивацией на пути к неизведанному, постоянно меняющему свои бесконечные изведанные личины.
В процессе познания себя и мира, человечество также всякий раз сталкивается с новыми гранями добра и зла. Даже пытаясь отрицать или идентифицировать эти две категории внутри каждого феномена объективной или субъективной реальности, человечество продуцирует эти грани, и каждая из них с неизбежностью неумолимого рока прячет позади свою кривую усмешку. Ничто так не испытывает на прочность человеческий дух, как образ этой насмешки. Сколько раз нужно ее увидеть, чтобы что-то постичь? Сколько раз испытать ее воздействие, чтобы стать сильнее духом и не сдать надежду?
Каждый отдельно взятый человек, в своем стремлении к духовному освобождению, ограничен во времени и ресурсах, на которые может полагаться. И поэтому он вынужден постоянно спешить. Ведь каждый момент его пребывания в «темнице» может оказаться последним – а вырваться из нее, по правилам, можно только при этой самой, земной, жизни! Смерть не считается…
Но, вечно спеша, ограниченный человек стремится охватить своим взором всю конструкцию «темницы» сразу, представить себе ее схему, план, по которому можно было бы понять конструкцию и логику, – а следовательно, куда бежать, чтобы вырваться «наверняка». Но в том-то и дело, что ограниченный взгляд может проникнуть только в ограниченный, маленький сегмент. Этот сегмент приковывает внимание, забирает время и силы, интригует, влечет… А потом усмехается…
Отважиться на такой поиск и подвиг в своей жизни могут очень немногие. Это означает жертву, противоположную всему, заложенному природой этого мира в человека. Он должен забыть о себе, отказаться от всего, отринуть все. Вместо самолюбия – возлюбить самому. И главное – он должен держать темп и градус своего поиска, не обращая внимание на абсурдность его с точки зрения общепринятого и понятного большинству. Ведь, вступая на путь самоотречения, такой человек должен будет также отречься от общепринятого – явственно демонстрируя, что самость гораздо ближе общности, чем можно на первый взгляд предположить.
Но самая главная опасность подстерегает такого искателя не на его пути, а в сути того, что он таковым считает. Ведь его путь – это качество его собственного, свободно избранного им, предположения о характере пути и его цели. Между этими двумя векторами выстраивается система координат духовного поиска: ведь нельзя выбраться к свободе, не сделав первый шаг – проявив личною свободу выбора пути. Таким образом, та дорога, по которой отныне идет путник – это его собственная нить свободы, ведущая к освобождению, и отныне он и только он несет перед собой самим ответственность за то, выдержал ли он свой путь, несмотря на «соблазны мира», или сдался, усомнился, отрекся… Ошибся…
И в самый последний момент – когда надежда развенчана, мотивы повержены, цели смыты, силы кончены – из отрицания рождается утверждение…
BORIS (BRUCE) KRIGER 